Галина Артемьева - Кто косит травы по ночам

Представляешь, что творится? Как распоясались!

– И что милиция?

– Ну, угадай с трех раз, что милиция! «Сняли» побои – раз. Записали свидетельские показания – два. Сказали, что никого все равно не найдут, – три. Отправили в больницу, гипс накладывать – четыре. Вот и все меры. А найти-то – раз плюнуть. Он же явно к кафе отношение имеет.

– Сожгла бы я это заведение. С таким бы удовольствием сожгла! – взорвалась Надя.

– И я бы сожгла! И, конечно, это им не спустят. Своими силами придется разбираться. Но правосудие-то на что? Они же сами нас к первобытным отношениям толкают ленью своей, бездействием.

– Спускать нельзя. Эти только силу понимают. Примитивные отношения. Я не имею в виду приличных людей, ты ж понимаешь. И этих приличных, возможно, даже наверняка намного больше, чем уродов. Но по нескольким диким уродам судят обо всех. А они, уроды, об этом не беспокоятся.

Последнее Надя говорила явно ради ребенка, старательно рисующего поблизости. Ненависть не для детских ушей. Не готовы они для нее. Они и так позволили себе лишнего, забыли, что, как говорится, «у маленьких детей большие ушки». Правда, девочка была чрезвычайно поглощена своим делом и, похоже, не обращала внимания на их болтовню.

– А вот еще послушай…

– Только давай историю помягче. – Надя показала глазами в сторону рабочего стола.

– Вот, готово, посмотрите, – раздался в это время детский голосок, к которому они все никак не могли привыкнуть, слишком редко их баловала его обладательница.

Подруги приблизились к столу. Рисунков громоздилась целая кипа. Дорвалась девочка. Долго прятала в себе впечатления детства, а сейчас – одно за другим – отдала бумаге свои воспоминания.

Первый рисунок представлял собой портрет мужчины лет так примерно сорока или чуть больше. Абсолютно лысый, упитанный, но не разморделый, с крепкой шеей качка. С картинки смотрел на них человек с жестким взглядом и несколько неожиданной, доброй улыбкой. Лицо кого-то напоминало. Мучительно кого-то напоминало. Возможно, своей типичностью? Или именно индивидуальными чертами? Эх, напрячься надо, вспомнить, где его видели.

– Это папа, – гордо выговорила Ляля.

– Он лысый или брил голову? Это важно, – задумчиво спросила Ира, – потому что если лысый, хотя ты вряд ли помнишь, то он лысым и останется, пока жив. А если брил, то мог отрастить шевелюру. Волосы делают человека совсем неузнаваемым.

– Он брил. Я помню очень хорошо. Он, когда меня на шее носил, все говорил: «Держись за волосы», а у него голова такая колюченькая была. И щеки… Я когда целовала, щеки кололись, – голосок Ляли дрогнул.

– Может быть, тяжело тебе, не надо? – испугалась Надя.

Девочка отрицательно качнула головой.

– А какого цвета волосы у него были? Ну, когда чуть-чуть отрастут? По твоим впечатлениям? Темные? Светлые? Седые? – Ирка умела смотреть в корень.

– Светлые. И глаза светлые. Глаза я помню очень хорошо. Они особенные. Ни у кого таких не было. Если я баловалась, он только смотрел, и я успокаивалась. Но не боялась.

– А кого-нибудь в детстве боялась? – решительно принялась распутывать клубок Ира, и Надя, давно не видевшая подругу в деле, поняла, почему у той так замечательно идут дела. Еще бы, с такой-то хваткой!

Девочка явно сжалась внутренне, прежде чем ответить. Подумала, словно взвешивая про себя, стоит ли говорить. Потом с ощутимым усилием произнесла:

– Немножко. Я помню, что иногда боялась одного человека. Не то чтобы он меня не любил. Играл со мной, но исподтишка мог толкнуть. Пугал меня. Хотя я сама виновата – маленькая была, мешалась под ногами, может быть.

– Кто это был? Родственник или чужой? – насторожилась Ирка.

– Это был… ну, братик.

Это меняло дело. Братик действительно может двинуть со всей дури, если разойдется. Это и по своим деткам Надя прекрасно знала. Коле доставалось довольно сильно, если Алексей переставал отдавать себе отчет, что имеет дело с младшим, и силы не соизмерял.

– Старший братик? – с уверенностью спросила Надя.

– Да.

– Намного?

– Угу.

Это понятно. Ему, допустим, десять, а ей три. Она лезет, или родители заставляют погулять с ней, а у него совсем другие планы. Тут и пнет, и щипнет, и пригрозит. Правда, младшие братики-сестрички обычно получаются довольно нахальными, фиг их испугаешь тычками и пинками, еще сильней прилипнут… И чтоб они старшеньких боялись да еще помнили свой страх на протяжении стольких лет? Сомнительно как-то.

– А где его портрет? – протянула руку Ира к кипе листочков.

– Я его… не помню, – расстроенно проговорила девочка. – Все хочу вспомнить, а не могу. Помню только, что мне все время хотелось с ним поиграть, я искала его, надоедала. Это все.

– Маму помнишь?

– Мама вот.

Коротко стриженная, глазастенькая. Не красавица. Обычно девицы изображают своих мам принцессами. И локоны пририсуют, и воланчики, а то и корону со звездой, сверкающей во все стороны. Тут вырисовывалась вполне нормальная мама лет эдак от тридцати до сорока, не разберешь. Ничем особым не примечательная. Волосы такие темненькие. Одна только достопримечательность: крестик. В точности такой, как светился сейчас на Лялиной тонкой шейке.

– Ты крестик просто так нарисовала? Для красоты? – спросила Надя на всякий случай, понимая безусловно, что не просто так и не для красочного оформления появился на рисунке этот предмет.

– Нет-нет! У нас с мамой были одинаковые крестики. Я это очень хорошо знаю, помню.

– Уверена? – строго спросила Ира.

– Да! – последовал четкий ответ.

– Та-ак! Ну это, братцы, уже кое-что! Это очень кое-что! Тут можно уже и прессу подтянуть, хоть желтую, хоть разноцветную, лишь бы такую, чтоб все читали, – принялась кумекать Ирина, – посулить журналюгам «Загадку двух крестов», портреты родителей подсунуть. Схавают за милую душу. Есть такая газетка на примете…

– Газетки не проблема, – подтвердила Надя, – это мы мигом. Вот Андрей приедет, все ему покажем и зашлем как агента. Он эту инфу повсюду распространит.

Они еще не знали, какой сюрприз ожидает их буквально через мгновение.

– Ну, что у тебя остается? – Ирка аж подрагивала, как гончая, почуявшая след.

– Вот место, где я жила. Примерно так, то, что помню.

Девочка протянула сразу все листы, и вот тут-то подруги и ахнули. Еще бы! С первой картинки смотрел на них вальяжно раскинувшийся баснописец, известный всем русскоговорящим детям и взрослым как дедушка Крылов. На следующем рисунке возвышался бессмертный Слон с маленькой наглой Моськой. Потом обезьяна среди очков. Далее следовала не очень точная, но вполне узнаваемая зарисовка некоего небольшого водоема…

– Мама дорогая! Да это же Патрики! – в один голос воскликнули Надежда и Ирина.