Галина Артемьева - Кто косит травы по ночам

Умерли они тихо, одна за другой, прожив свои долгие жизни незаметно, но, как всегда казалось Наде, владея каким-то большим секретом.

В домоуправлении про завещание знали.

– Мы им говорили: да живите вы, не рыпайтесь с этой приватизацией, вам-то она на кой, соседям вашим и так все отойдет, кто сейчас на каморку без окна позарится. Нет, отвечают, это наше право, а кому позариться, всегда найдется.

Так Надиной семье стал принадлежать целый этаж в особняке, признанном даже памятником архитектуры.

Полгода Надя не заходила в принадлежащие ей теперь комнатушки. Не сразу открыли и заколоченную дверь, ведущую из кухни в таинственный коридорчик с вожделенным некогда черным ходом в конце.

Наконец дед решил делать ремонт на новой территории. Сам. Хотели пригласить профессиональных ремонтников, но он любил сам.

– Я ж не схалтурю, как эти. У меня-то и будет вам настоящий евроремонт.

Стал трудиться потихоньку. Начал с обоев в комнатушке с окном. Оказалось, что соседки были очень аккуратны, обои переклеивали регулярно. Вернее, даже не переклеивали, а наклеивали на старые, как это принято было раньше, когда сначала стены обклеивались газетами, потом на них лепились обои.

Теперь, отдирая обойные слои, можно было обнаружить в открывающихся газетных столбцах всю новейшую историю страны. Своеобразный такой архив, случайное послание потомкам.

Возникало вдруг бровастое лицо Брежнева с безликой сворой на заднем плане и монументально-трогательной подписью: «Генеральный секретарь». Или обнаруживался портрет человека в скафандре. Неужели Гагарин?

– Надя, иди! – постоянно отрывал ее от женских писем дед. Значит, опять дорвался до чего-то исторически значимого.

Правнуки тоже мчались со всех ног – изучать открывшийся культурный слой и слушать дедовы комментарии.

Дед завел специальную папку для хранения фрагментов газет.

– Хватит тебе дамские страдания комментировать. Напиши книгу, как жили две вечные старушки, а мимо них шла настоящая жизнь. Вот, возьми эти газеты, а их прошлое придумай. Получится книга про то, как все вокруг меняется, а они нет. Они одни и те же. А потом оказывается, что все вокруг них тоже – одно и то же. Смотри, как интересно, я и сам не ожидал! Назови как-нибудь позаковыристее. «Хроники мышиной норы», например. Или сама придумай, – побуждал он.

Надя задумалась. Что меняется, а что не меняется с течением времени? И что такое – меняться? Допустим, у соседок стремление не влиться в общий поток было явным, если не демонстративным. Можно ли отвергать время? Что это значит? Это сила или слабость? Ну, к примеру, они – особо сильные. Кстати, откуда у них эта сила?

Ничего-то она о них не знает. Только беглые легкомысленные фразочки их и объединяли. Почему они так расцветали при звуках чужой речи? Что с ними произошло, что сделало их существами без возраста? Не родились же они сразу старушками. Увидеть бы хоть одну фотографию, хоть что-то, что позволяло бы помечтать об истоках их жизней.

Ничего. Пустота. Они оставили после себя пустоту. Идеальный порядок.

А что касается перемен… Разве сама она поменялась внутренне? Разве забыты обиды маленькой девочки, разве не те же страхи мучают взрослую женщину, что сжимали когда-то душу ребенка? Разве поменялись ее представления о том, что такое хорошо и что такое плохо? А ведь это даже не из детства пришло. Откуда-то до детства. Из вечности, что ли?

О себе Надя помнила такие вещи, которые не должна была помнить и знать. Иногда в темноте, в предсонное время ее посещало состояние теснящей тревоги. Казалось, она скована сузившимся пространством настолько, что не может ни вздохнуть, ни пошевельнуться. Ей приходилось бороться с собой, чтобы сделать вдох, застонать.

Откуда это? Может быть, ей тесно становилось жить внутри матери, а сознание уже просыпалось и навсегда фиксировало ужас заточения? И вот это все осталось с ней и будет сидеть в ней до самого ее конца. Или даже дольше – передастся кому-нибудь из детей, как ей от кого-то передалось раннее ощущение себя.

Или вот: сменилась целая эпоха, все перевернулось, а что поменялось внутри людей? Ничто не меняется, с каким бы свистом ни проносилось время мимо наших ушей. Только страшно об этом задуматься, страшно себе признаться, и вот люди придумали перемены в одежде, антураже, чтоб замаскировать эту изначальную неизменность души, чтобы бездна казалась меленькой лужицей, которую в случае чего легко и засыпать песочком, цветами, камушками.

И все же хотелось что-нибудь нафантазировать о своих добрых соседках. Нашлось бы хоть какое-то письмецо, записочка, зацепка.

Дед, докопавшийся по ходу ремонта до самого первого газетного слоя, собрал и систематизировал все реликвии: «Когда-нибудь поймешь, какая это ценность!»

Комнатка с окном уже стала светленькой Надиной мастерской для занятий любимым делом в отдалении от семейной суеты, когда дед принялся за помещение без окна – будущую их кладовку.

Из-за стремления сохранить исторические ценности дед работал медленнее и тщательнее, чем раньше. Надя, вполне обжившаяся в своем кабинете-мастерской, проводя там по рабочей необходимости или по душевной тяге к живописи большую часть суток, привыкла, что дед рядом. Ей нравилось, когда он читал, словно бы в пространство, но, разумеется, для нее что-то заинтересовавшее его в очередной раз из настенной информации. Это было время покоя: подросшие дети уходили в школу, бабушка готовила, а вечерами сидела у телевизора, смотря все подряд, даже рекламу, Андрей пропадал на работе. Получалось, что виделись они редко, но все равно были вместе, жили друг для друга, хоть и не говорили лишних слов о любви.

Копаясь в своих драгоценных газетно-обойных слоях, дед совершил-таки сенсационную находку: в стене маленькой глухой комнатенки имелась дверь. Сам вид этой двери привел терпеливого изыскателя в неописуемый восторг: «Я знал, что у них есть тайна, я знал». С нетерпением мальчишки, нашедшего подступы к кладу, он пытался открыть, взломать пространство. Ручка у двери, естественно, отсутствовала, иначе она не осталась бы незамеченной.

Дверь открылась легко, без скрипа, от первого толчка. Они почувствовали, что именно здесь жила душа их дома. Небольшое помещение за дверью заканчивалось лестницей с витыми чугунными перилами. По ней они поднялись на чердак, вдыхая запах жгучей тайны.

Удивительно было уже то, что «вековой» пыли в открывшемся им помещении не наблюдалось. Чердак, просторный, сухой, незахламленный, казался обжитым и уютным. По стенам стояли какие-то лари и сундуки, крепкий стол со стулом. На столе – открытая на середине толстая тетрадь. Рядом с ней – обычная шариковая ручка, прозрачная, с синим наконечником.