Мария Томич - 98_8. История одной болезни

Перешагиваю последнюю ступеньку лестницы. Дверца на чердак низкая, нужно пригнуть голову. Дедуля даже прибил такую подушечку из пенопласта. Каждый раз, когда он случайно все же ударяется об нее головой, из нее сыплются маленькие мягкие белые кружочки. Прохожу внутрь. Ничего не видно.

Песня. Поют. Сквозь чердачное окошко свет падает на что-то оранжевое. Мне страшно – поет не дедушка.

И тут я вижу. На сундуке, в котором дедушка хранит старые инструменты, сидит Пугачева и Николаев. Я их знаю, потому что их знает дедушка, а я люблю смотреть с дедушкой телевизор. Я вообще все люблю делать вместе с дедушкой.

Пугачева играет на гитаре. Поет вместе с Николаевым. На нашей даче, на моем чердаке, на дедулином сундуке. Они улыбаются мне, я прохожу вперед. Продвигаюсь среди дедулиных сокровищ к ним ближе, хотя совсем не хочу этого. Но они не злые – добрые, поют. Громко, правда. Где дедушка?.. Пугачева есть, а дедушки…

Что Пугачева делает на моей даче? Не могу спросить, неудобно же… Ругаться еще будут, что хамлю. Я не мешаю им петь. Ну, хотят если – пусть, мне же не жалко. Допоют и спрошу про дедулю. Пугачева крутит головой. Солнце светит на ее рыжие волосы, звук становится все громче и она зовет меня «Маша! Маша!»…

– Маша, вставай! Все хорошо? Не тошнит? Вставай и иди в палату, мама уже твоя изнервничалась! Молодец, иди!

Голова кружится. Шея болит. Что с шеей? Я в больнице. Плечо… Плечо тоже болит. Очень сильно, я не могу!.. Тошнит. Как же воняет эта вонь. Пытаюсь встать с этого стола, и не могу, не получается, рукой двигать больно. Это катетер, мне поставили катетер. Нет, я не хочу быть взрослой! Я маленькая, маленькая! Я не хочу с Юлей, катетер, и эту больницу! Я хочу на дачу к дедушке, хочу на чердак, хочу в поход и воду из оранжевой фляги! Мама, где мама?

– Давай-давай, держи майку свою и иди!

Врач улыбается. Беру майку. Я не могу ее надеть, потому что все болит. Не могу двигать рукой. Мне очень больно. Выхожу в коридор, меня шатает. Не нужно было спать, я же не люблю спать, спать – это плохо. Иду. Никто не помогает, все меня бросили. Мама где? Дедушка где? Грудь голая. Я иду по коридору, зажимаю здоровой рукой соски. Мама говорит, что у меня еще нет груди и мне нечего стесняться. Но на меня все смотрят. Я начинаю рыдать, заливаться слезами, выть. Коридор не заканчивается. Я иду и иду, и глаза, везде, на меня в упор. Смотрят. Холодно, как же холодно. А на даче, на крыше, тепло, там солнце. И дедушка так пахнет вкусно. Дедушкой. Моим дедушкой.

– Мама! Мама!..

Не слышит. Где же она? Мама! Как же мне больно. Все смотрят как я плачу. Это так стыдно. Стыдно плакать. Все же теперь будут думать, что я маленькая. Нет, я не хочу. Прекратить, надо сейчас же прекратить рыдать! Больно как, как же мне больно… Нет, никогда, больше никогда так…

Где ты, дедушка?..

2018

– Маш, шишка огромная, – муж дергал меня уже несколько дней. Присматривался, щупал шею. Нашей дочери вот-вот исполнится два года. Я давно сбросила весь набранный за беременность вес. На шее же, считал муж, ситуация была неизменной. Более того, ему казалось, что припухлость становится только больше.

– На УЗИ сходи! Долго ты будешь ждать?! – муж возмущался. Он считал, что я безответственна. Эгоистична. А мне некогда было таскаться по врачам – с двумя детьми я ничего не успевала. Я ходила в зарыганной дочерью майке, а сын чудил так, что каждый день я все больше понимала – обычная школа нам не светит. Я постоянно плакала, не могла принять в себе домохозяйку, ненавидела свои тонкие волосы и отсутствие маникюра. А еще я терпеть не могла готовить, а готовить приходилось целыми днями. Я плакала и жалела себя. Мне некогда было ходить по врачам. Некогда.

– Маш, ты глупая?! Ты серьезно не понимаешь, что это не нормально?! – Гриша тыкал мне в шею с легкой брезгливостью, жутко раздражая меня своей приставучестью.

Послушай его! Ты больна! Тебе нужен врач!

Я пережила рак в детстве. Я свое «отработала». На всю жизнь вперед отпахала, да так, что у меня и насморка быть не должно.

Послушай мужа!

В итоге Гриша передавил. Я решила сходить к врачу хотя бы за тем, чтобы тыкнуть ему в нос бумажкой о том, что он – ипохондрик.

Кабинет. Красивый. Дорогой. Врач молодая, яркая. Датчик УЗИ. Холодный, жесткий.

Взгляд врача. Такой же. Такой же, как датчик.

– Что там такое? Вы так смотрите…

– Я… Да нет… Просто… Вам давно УЗИ этого образования делали?

Сжалась. Даже попыталась пошутить. Получилось неплохо, но врач не отреагировала. Образование. Какое-то образование. Черт. Вот черт, а.

– Сделайте пункцию. И сделайте в Институте Эндокринологии. Там хорошо делают.

Во рту стало как-то мерзко сухо. Попыталась сглотнуть. Не получилось. Решила, что нужно улыбнуться. Это как в детстве, когда больно падаешь, нужно сказать, что все в порядке и терпеть. А то вредины засмеют.

– Но, там же ничего серьезного?

Глупо прозвучало. Но вдруг это искорёженное пространство вокруг мне лишь показалось. Врач лишь еще сильнее прильнула к серо-черным теням на экране.

Шишка растет два года.

– А у вас в семейном анамнезе онкологии не было? Никто не болел?

Мой голос пропал. Весь маленький мир этого кабинета будто поставили на паузу. Я повернула голову к окну. Через просветы жалюзи, колышущихся от ветра, который бессовестно врывался в приоткрытую форточку, был виден свет. Лучи прыгали по полу в такт воздушным порывам. Там, на улице, было солнечно и тепло. С детской площадки слышались неразборчивые крики детей. Там была жизнь. Там не было рака. У меня не может быть рака.

– У вас кто-нибудь в семье болел раком? – спросила она настойчивее.

Я перевела взгляд на врача. Посмотрела ей в глаза, даже куда-то глубже. Я попыталась увидеть. Я пыталась добраться туда, где ее зрительный нерв соединяется со знаниями из медицинского вуза, формируя подозрения.

– Я, – говорю откуда-то, выхрипывая память, – болела я.

Асфальт под ногами по дороге домой плавился невыплаканными в кабинете слезами. Мамин голос в телефонной трубке как никогда казался родным. Хотелось убежать во вчера, в два года назад, хотелось убежать туда, где даже 1998 год еще не наступил, и сделать что-то, чтобы не оказаться в сегодня.

Ты больна, Маша.

Никакого заключения еще не было, и мне только предстояла пункция. Однако, я уже точно знала – у меня рак. Снова.

Еще шаг.

Facebook* 3 сентября 2018

Все стадии принятия неизбежного я прошла буквально за сутки. Кроме этой – отрицания. Ее у меня не было в тот день, потому что она вдоволь нажилась со мной за два года, которые я ходила с опухолью, веря в то, что это просто лимфоузел.

Голова моя, вместе со всем остальным организмом, вальяжно развалившись на пляжном песке, подставляла себя солнечным лучам, купалась в отрицании того, что это, может, совсем и не Турция, а жар от извержения громадного вулкана.