Николай Масленников - Ненависть навсегда

Известным камнем преткновения становились любовники. Нет, она не была проституткой, просто поступала, как все женщины: сначала делала, потом думала. Она заводила отношения, но вскоре разочаровывалась в них, и поэтому меняла мужчин как перчатки. Мужчины же, в свою очередь, бесились, когда замечали, что любовь ее растрачивается не только на них одних, и ревниво колотили женщину на глазах ребенка. Глеб до сих пор помнит сцены скандалов, пощечины, крики, когда мама с разбитой губой и потекшей на глазах тушью поворачивалась к нему и просила уйти в другую комнату, чтобы дать взрослым поговорить.

А что оставалось делать Глебу? Он, будучи тринадцатилетним мальчиком, не в силах был противостоять здоровому мужику.

И все-таки один раз он не сдержался. Пытаясь защитить родителя от очередных побоев, в разгар конфликта Войнов Глеб накинулся на маминого любовника сзади: обвил его шею руками, вцепился зубами в первую попавшуюся мышцу – то ли в шею, то ли в плечо. Челюсти стиснулись не по мере детской силы, в ту же секунду послышались дикие вопли. Обидчик брыкался, как бешеный, и все пытался стащить Глеба со спины, нанося удары через плечо и хватая мальчика за волосы. От этого Глеб дурел, сжимал челюсти сильнее, и, в конце концов, дошел до такой степени, что озверел совсем. Он пришел в себя лишь некоторое время спустя. Мама громко кричала. Сам он лежал на полу, в объятиях находилось бесчувственное тело. Любовник потерял сознание от удушающего приема. Но хуже всего, во рту скользил какой-то кусок, будто льдинка, который Глеб незамедлительно выплюнул на пол. Тогда мама заверещала сильнее прежнего.

После этого инцидента мама уже с опаской совмещала в домашнем быте сына и любовников, отчего Войнов Глеб в скором времени был вынужден переехать к старушке в дождливый город Санкт-Петербург, своей бабушке.

Но это было несколько лет назад.

Сейчас Глебу семнадцать лет. Каждый в семнадцать осознает свое одиночество. Даже если тебя не покидали родители. Даже если есть близкие друзья.

Но что чувствует тот, у которого нет самой элементарной опоры? Войнов Глеб не успевал привыкнуть к компании, как его сразу же из нее выдергивали. Он на своих глазах видел, как сходились люди, как ругались они между собой и все крепче любили друг друга, пока сам он находился в стороне – печальный и одинокий. У него не имелось ни одного человека, с кем можно было бы посмеяться над пустяками, погрызть сухариков или подраться ради забавы, как делают все обычные парни. Подобные мечтания делали его все грустнее, он чувствовал, догадывался, что не встретит родственную душу. Все самые крепкие связи зарождаются в детстве, и ни пережитые трудности, ни совместный труд, через который прошли люди, ни страсть, ни горе не имеют веса перед узами, которые возникают во времена взросления и безделья, когда два человека бок о бок бьются с беспечными минутами жизни. Именно так иной раз и сходятся люди совершенно противоположного склада, те, кто, на первый взгляд, не имеет ничего общего, кроме как дружбы самой.

Но если людей все-таки сближают общие интересы, то и здесь Войнову Глебу не повезло. У него не имелось ярко выраженных пристрастий. Еще в детстве он не видел себя там, где остальные дети: они мечтали стать пожарными, врачами, космонавтами или другими важными персонами. Войнов Глеб никогда не знал, кем хочет стать. Даже сейчас не знает, когда ему исполнилось семнадцать.

На лестничной площадке двое сотрудников в специализированной черной одежде, видимо, тюремщики, месили кого-то дубинками. Комок на полу охал и извивался, как будто ему в одно время было и больно, и задорно. Войнову Глебу никогда не приходилось видеть, чтобы человек умел так искусно обороняться. Обычно, упавший в драке считается обреченным – максимум, на что способен, это выставить блок и терпеть, надеяться на лучшее. Но этот случай был исключительным. Наглость защищающегося удивляла: парень хватал дубинки, со свистом опускающиеся вниз, не боялся, вязал руки и брыкался. Крутился он настолько проворно, что каким-то образом успевал следить за разными направлениями чужих атак. Смутно чувствовалось, будто он вот-вот вывернется и уже сам побьет обидчиков, несмотря, что был вдвое меньше фигур, одетых в черное.

Все произошло в момент. Раздался шлепок, за ним – вопль. По эмоциям, возникшим на лице тюремщика, стало ясно, что кроме этого нездорового любования чужим страданием иных удовольствий у него не имеется. Тюремщик занес дубинку, чтобы ударить еще, но звук приближающихся шагов на лестнице его отвлек. На Глеба и своего усатого коллегу он вроде бы посмотрел, но как будто не заметил, и вновь повернулся к своей жертве. Все приготовились к очередному крику. И крик прозвучал. Но ожидать, что заорет сам тюремщик, никто не мог. Глаза его выпучились, резиновое оружие застыло в воздухе, руки с удивительной быстротой потянулись к животу. Обнаружив чужую стопу, упершуюся в пах до упора, тюремщик хотел было что-то сказать, но ничего не смог, кроме писка, и повалился вперед, как подстреленный. Если бы парень не успел перекатиться, грузная черная фигура придавила бы его, а так лишь зажала ноги.

Но дубинки было две. В момент, когда парень перемещался, то пропустил удар. Оружие с глухим стуком опустилось по макушке, после чего реакция защищающегося значительно замедлилась. Парень потерял азарт своих движений, а потом стало еще хуже: он пропускал удары и почти что не реагировал на них. Ужасно смотреть, как человеку бьют по голове чем-то тяжелым, а он даже не спешит загородиться руками, и если поднимет их, то спустя три-четыре секунды и с таким выражением на лице, будто ему не до этого, будто он сконцентрирован на чем-то другом.

Глеб был в метре от избиваемого, когда совсем юное лицо, с мягкими формами, но изуродованное злостью и кровавыми подтеками, вылезло из-под кулаков. Парню было не больше пятнадцати лет. Голова рухнула на плитку, а глаза неестественным образом закатились наверх. Но тюремщик как будто этого не замечал, он продолжал махать дубинкой. Криков больше не происходило, лишь удары порождали чавканье.

Внутри мутило, и если бы в желудке у Глеба нашлась крошка пищи, его бы наверняка вырвало.

Усатый тюремщик толчками в спину завел в кабинет. Здесь тоже оказалось паршиво. Грязно и неряшливо, как бывает при творческом беспорядке, однако творчеством и не пахло. Стол занимал большую часть помещения и до отказа был завален кофейными стаканчиками, бычками, стопками бумаги. На стенах помимо многочисленных благодарственных писем висел государственный флаг, чуть ниже – портрет президента. Возле окна на стуле развалился играющийся в телефон сотрудник. По значку на груди Глеб сразу догадался, что него имеется какое-то особое звание. Закрывая за собой дверь, тюремщик рявкнул у Глеба за спиной: