Александр Жалнин - Путешествие в страну И…

Но не буду скользить, словно пыль по лучу…

Ему очень плохо. Он смертельно устал. Я почти силой укладываю его на свою кровать, и он тут же засыпает. Выключаю свет и выхожу ну улицу. Странно, появление Володи меня успокоило, силы вернулись.

Вот так нужно жить, – подумал я, – работать пока есть вдохновение и валиться спать, мертвым от усталости, а не страдать попусту от того, что тебя кто-то “не любит”. Верно сказала Марина у каждого есть Судьба. А значит, если ты занимаешься тем, для чего ты рожден, судьба даст тебе все необходимое, и любовь тоже. На этом я полностью пришел в себя, и даже мысли о тебе уже не ранили. Теперь я мог осмысленно взглянуть по сторонам и увидел, что на втором этаже горит свет, Марина дома. Поднявшись наверх, я принял активное участие в приготовлении ужина, и весь оставшийся вечер мы провели вдвоем.

Надо тебе сказать, о мой тунгусский метеорит, что общение с Мариной меня увлекло. Это был не тот разговор, когда состязаются, кто умнее или кто лучше разбирается в блюдах, вещах или еще в чем-нибудь, что составляет предмет обыденных забот. Марина рассказывала мне о своей жизни – о детстве, его радостях и горестях, о девичестве и первой любви, о двух предыдущих замужествах, о своих увлечениях, ошибках и достижениях. Внешне спокойная, внутри она была такой же страстной, как и Володя. Она не писала стихи и песни, как он, но увлекалась и поэзией, и музыкой и всем тем, чем увлекался он. Имела глубокий ум и отменное чувство юмора. Мои рассказы о почтальоне и последовавших “по горячим следам” рассуждениям о любви и системе вызвали у нее приступ смеха :

– Не зря я говорила вам, что Ильич – гроза нашей округи. Володя его на дух не переносит. Извечная битва между душой и рассудком, между поэтом и книгочеем. Да и народ у нас, хотя и простой, но разницу между ними видит ясно. Володя – он свой, мужики его любят, гордятся им, бабы, хотя и ругают, но в обиду тоже не дадут, в пример своим, пьющим, ставят. Бывает, он, когда в “минусе” – напьется, накричится, подерется – все прощают, а этот – зайдет куда – все сразу замолкают. Боятся его как чумного. Батюшка, огромный который, и тот не выдержал, бесом окрестил, так и прилипло к нему прозвище.

Подозрения мои насчет тайной любви оправдались, Марина и была предметом его многолетних воздыханий! Вот, оказывается, к кому его ноги сегодня несли. Я принес взятую у него тетрадь.

– Cмотрите, – сказала она и открыла обложку. На обороте было старательно выведено красными чернилами «Моей единственной и неповторимой М…». Я был в недоумении:

– А как же его слова о любви, которая в списке заблуждений?

– Все просто – получив от меня “отлуп” взял, да и внес в свою теорию поправку – не мог смириться с мыслью, что он мне безразличен. Да и саму свою теорию про систему-то – для меня специально сочинил, гением, видите ли, задумал сделаться, будто так любовь можно заполучить. Все норовит с Володей спор затеять, чтоб показать, что не хуже его.

После она читала любимые стихи, играла на пианино, пела своим прекрасным голосом прекрасные песни.

Спать лег я в володиной комнате. Только закрыл глаза, слышу:

– Привет, мой свет! – Открываю – ты! Как же ты так прошла, что никто не заметил? Я поднялся тебе навстречу:

– Здравствуй, душенька моя! Любил ли кто-нибудь тебя как я?!

– Нет, конечно!, – смеешься ты, – так по-идиотски меня еще никто не любил! Наговорил столько всякой чепухи. А помнишь – Володя сказал, что для любимой надо горы свернуть? Ты свернул для меня горы?

Я на секунду растерялся:

– Какие горы? Ах, да забыл моя прекрасная. Я приношу к твоим ногам то, что не приносил еще ни один мужчина! – И я достаю огромную толстую тетрадь, на которой золочеными буквами начертано: “ИСТИНА”. Ты смотришь на меня с восхищением, и я понимаю, что я – тот единственный, который должен быть с тобой. Затем лицо твое вдруг меняется, и ты зловещим голосом спрашиваешь:

– А ты внес в эту “истину” одну поправочку?

– О чем ты, любимая?

– А вот о чем! – ты открываешь дверь, и появляется… Культурист! Он медленно приближается и шипит:

– Как посмел ты, поганый почтальон, подносить к ногам моей бабы эту гадость?!

Затем берет у тебя эту тетрадь, замахивается ею и орет:

– Да я тебе башку снесу!

Я закрываюсь от него… почтальонской сумкой. И просыпаюсь.

В комнате горит настольная лампа. Володя сидит за столом и пишет. Услыхав мое шевеление, поворачивается, сочувственно улыбаясь:

– Что – кошмары снятся? Это хорошо, если на пользу пойдут. Мне, знаешь, какие вещи во сне приходят? Страшно вымолвить. Иди к себе, я должен быть один.

И отворачивается. Я ухожу и сразу же засыпаю. Без сновидений.

Просыпаюсь с восходом солнца, быстро выхожу во двор, бегу к спасительному озеру, с разбегу лечу в ледяную воду и отчаянно борюсь за выживание. Выскакиваю на берег – голова чистая, душа чистая, сердце радостно бьется. Думаю о Володе, его образ вдохновляет. “Каждому – свое. Одному – любовь, другому – поэзия, третьему – …” – не успеваю додумать, как на плечо ложится чья-то рука.

– А-а, вот ты где! – это участковый в спортивных штанах и майке.

– Подождите, я быстро, – раздевается, бросается в воду, мощными гребками мчится туда, затем обратно, и, довольный, появляется рядом со мной.

– Слышал, ты один остался. Заходи ко мне, пройдемся по селу, познакомлю кое с кем. Не пожалеешь.

Мне не хотелось отвлекать его от домашних дел в выходной, но Василий серьезно сказал:

– Представь, что истина, которую ты ищешь – огромный зеркальный шар, вознесенный когда-то над землей. И вот он, по непонятным причинам, вдруг разбивается на множество мелких кусочков, на миллионы, миллиарды. Они летят вниз, отражая и солнце, и воду, и землю и вонзаются в сердца живущих на Земле людей. И вот – сегодня мы должны обнаружить их у наших односельчан.

После таких слов визит к нему домой был лишь вопросом времени. Но пораньше придти к Васе не получилось. Придя домой, я обнаружил Володю, сидящего с полупустой бутылкой водки. Он пил прямо из горлышка. При моем появлении подвинул мне бутылку:

– Давай, не стесняйся.

Я взял бутылку и поставил ее на пол:

– Володя, не надо, ты губишь Марину!

– Не лезь не в свое дело, – мрачно произнес он, и потянулся к ней. Я взял бутылку и спрятал за спину:

– Пожалуйста, не надо. Прошло всего два дня. Продержись хотя бы немного, ты же так ничего не напишешь!

Он грузно опустился на стул, усмехнулся:

– Ну раз ты так заботишься обо мне, скажу: мне очень тяжело. Ты вот мучаешься из-за своей …, она где-то там бродит … Так это только на пользу тебе идет – есть причина для жизни. А моя – рядом, руку протяни… Но мне нужен толчок, удар, чтобы творить. Ты меня понимаешь?