Регина Соболева - На районе

Где-то через час мы все услышали шум, доносившийся из большой комнаты. Мама всплеснула руками и побежала. Я увязался следом. Перед нами предстала ужасная картина. Отец громко ругался, моя сестра плакала. Она скатилась на пол в своем красивом платье, упрашивала отца не заставлять ее выходить замуж, цепляясь за край его брюк. Сурьма потекла, хна размазалась, отчего ее глаза стали еще больше и казалось, будто под ними черные круги – как у людей, находящихся при смерти. Отец отпихивал ее ногой. Потом ему надоело, он размахнулся и ударил Фатиму по лицу. Моя сестренка отпрянула, уперевшись спиной в кресло, потом опустила голову и замолчала. Мама бросилась к ней. Отец плюнул на пол, громко сказал, чтобы все готовились, и ушел.

Мои ноги как будто приросли к полу, глаза были широко распахнуты. Отец не очень много места занимал в нашем повседневном быту. Чаще всего мы не видели и не слышали его месяцами – он работал в другом городе. Злость клокочущей пеной поднималась из меня, чтобы хлынуть наружу. Меня трясло, как от холода. Я бледнел. И взрослый человек не смог бы сдерживать это вечно.

Я закричал так громко, как только мог. Я называл отца свиньей. Самое страшное ругательство, которое знал. Понесся за ним. Через анфилады комнат. Выбежал на улицу и увидел его стоящим рядом с родителями жениха. Я бросился на отца, как дикое животное, вцепился в его ногу и стал рвать ее зубами, бил кулачками по нему – по всему, до чего дотягивался. Долго это не могло продолжаться. Отец поднял меня к своему лицу, встряхнул и отшвырнул подальше с ругательствами, половину из которых я и понять-то толком не мог. Потом крикнул что-то моему старшему брату. Меня схватили Тахир и Исмаил, подняли на ноги и отнесли в чулан, где заперли. Я сопротивлялся, кусался, кричал, звал на помощь, вертелся так, что Исмаилу пришлось еще пару раз тряхнуть меня хорошенько. Помню, он тоже был не рад, шептал, чтобы я пришел в себя, потому что отец сегодня не в настроении. Как преступнику, мне уже было нечего терять. В чулане я долго еще кричал и бросался на дверь, потом усталость одолела меня. Через некоторое время понял, что все ушли без меня. Не увижу свадьбы, не увижу, как сестра опять будет плакать, не увижу, как отец потрет руки, будто дело сделано и сделка совершена: не продешевил, все как надо. Не помню, сколько плакал, лежа на полу в чулане, среди старых веников и банок. Наверное, заснул, потому что не услышал, как кто-то подошел и дверца отворилась. Помню только, как меня грубо выволакивают наружу. Это был отец. Он глядел на меня с тою победной ухмылкой, что я представлял себе.

Потом приблизил свое лицо к моему и сказал:

– Не буду тебя бить, волчонок, но запомни: в этом доме всегда будет так, как я скажу, потому что только я знаю, как должно быть.

Он подтащил меня к окну и прижал к нему.

– Полюбуйся, как Фатима уходит в дом жениха. К нам теперь она будет приходить только в гости, да и то…

Он не добавил, что именно, но я понял, что некому теперь читать мне сказки по вечерам. Отец швырнул меня к тому самому креслу, где недавно плакала сестренка, и ушел, заложив руки за спину. Я смотрел ему вслед и мечтал о мести.

Когда засыпал в своей кровати, представлял, будто спасаю сестру из рук жениха и увожу ее в горы, где никто не сможет нас достать, где мы будем жить-поживать, а Фатима каждый вечер будет читать мне самые волшебные сказки.

Моя сестра долго собиралась к никаху. У нее было много времени, чтобы подумать и понять, что ничего сделать уже нельзя, чтобы надеть на голову косынку и больше никогда не снимать ее. Моя сестра долго собиралась к никаху…

Майя-апа с большой осторожностью переступила с перрона в электричку. Она уже давно все делала долго, основательно и с осторожностью. На Казанском вокзале, как и во всей Казани, было ранее утро. Первая электричка улыбалась свежими с ночи стеклами окон. Людей было немного, а те, что были, собрались в двух первых вагонах, как приличествует всем социальным существам. Майя-апа вошла одной из последних и заняла место у окна чуть в отдалении от всех. Через несколько мгновений, за пару минут до отхода поезда, к ней подсела еще одна женщина – как бы сказала Майя-апа, интеллигентного вида, а напротив устроилась мама с ребенком-подростком.

Электричка дернулась и поплыла по рельсам. Вокзал качался, как на волнах, и убегал все дальше и дальше. Люди друг на друга старались не смотреть. Так всегда бывает в первые мгновения совместных поездок, посиделок незнакомых людей, которые все же всегда и всюду стараются держаться вместе.

Майя-апа глядела на свои руки – маленькие руки маленькой татарской женщины – и вспоминала, как ее дочь как-то тянула ее за подол платья и громко просила купить ей квасу, а потом протягивала свои детские пальчики за стаканом, прихлебывала и хохотала, потому что квас «шевелится в животике».

«Какие бы сейчас ручки у моей Неллечки были?» – думала Майя-апа и сжимала пальцы, стараясь скрыть даже от самой себя все их бессилие и всю их старость.

Мысли ее прервал мальчик. Он жаловался матери:

– Мама, пить хочу.

Майя-апа окинула мать с ребенком взглядом. Что-то странное было в их разговоре. Они смотрели друг на друга не отрываясь, и руки все время показывали какие-то знаки. Мать молчала. В ее глазах был испуг. В ее глазах была необходимость бежать без оглядки. Мальчик четко произносил слова и показывал, постоянно показывал пальчиком себе в рот.

– Пить.

Мать печально покачала головой.

Тогда Майя-апа порылась в своей хозяйственной сумке и вытащила оттуда бутылку с темным напитком. Это был квас. Хороший квас из бочки. Еще холодный. Бутылка без этикетки с запотевшими стенками.

– Возьми, – сказала бабушка.

Мальчик взял в руки бутылку, и через несколько секунд с квасом было покончено.

«Как же долго он пить хотел, бедняжка!» – думала Майя-апа и смотрела на эту парочку уже не отрываясь.

А паренек поставил бутылку на пол, поблагодарил бабушку и прижался к матери. И в этом жесте тоже было столько всего бессильного.

– Вкусный квас, – сказал он.

– Как тебя зовут, мальчик? – спросила Майя-апа, повинуясь какому-то скорбному чувству долга.

– Дима.

– А маму твою?

– Оля.

Мать мальчика, уже улыбаясь, слушала этот разговор, потом раскрытую ладонь приложила к груди, слегка наклонила голову и взглядом поблагодарила бабушку.

– Далеко едете? – спросила Майя-апа мать парня.

Та кивнула.

– За Арск?

– Кукморка! – крикнул мальчик и засмеялся.

Видимо, его веселило название деревни. А Майя-апа поняла, что ехать им еще долго, несколько часов. Ее билет стоил меньше пятидесяти рублей, а билет до Кукморки, должно быть, около сотни. Так Майя-апа все еще училась считать расстояние в рублях.