Ольга Пустошинская - Лёшенька. Часть первая

После сытного ужина у Лёши стали слипаться глаза, его уложили спать на кровати за тёсовой перегородкой. Яшка с Полей устроились на лежанке. Толкали друг друга, споря, кто занял больше места, потом затихли.

Вера перемыла посуду, заглянула в квашню и обмяла тесто; затеплила лампадку у икон, накрытых длинным вышитым полотенцем. И вдруг услышала шорох и голоса за перегородкой.

– Лёшенька, не спишь? Водицы принести?

Она заглянула в спальню и обомлела. На кровати сидела покойная сестра Софья в голубом подвенечном платье, в котором её схоронили. Красивая, будто светящаяся, она гладила Лёшеньку по голове, целовала и тётёшкала, как младенца. А кошка Зайка, недотрога такая, топталась рядом, тёрлась о ноги и урчала.

– Спасибо за Лёшеньку, сестрица Верочка, – проговорила Софья, – лучшей матери для него и не сыщешь. Сердце моё спокойно.

Оцепенение спало, и страх у Веры пропал.

– Я же обещалась, Софьюшка.

– Отец Лёши скоро весточку пришлёт. Он любит сына, но лучше Лёшеньке с тобой жить. Костя ветреный: вернётся и сразу женится, другие детки народятся… Пускай Лёша с тобой живёт, только тогда я спокойна за него буду.

Софья поцеловала сына и пропала, как будто растаяла в воздухе.

Утром Вера проснулась поздно, когда корова стала реветь у себя в загородке.

Разбуженный Яшка мигом скатился с печки, торопливо натянул рубаху и штаны, схватил со стола кусок хлеба.

– Лоб перекрести!

– Но мамка, опаздываю же! – попятился к двери Яшка.

– Неслух растёт… – проворчала Вера и добавила, понизив голос: – Вот отцу-то скажу!

Прихлёбывая закрашенный ржаной коркой кипяток, она неожиданно вспомнила:

– Сестрицу Софьюшку во сне сёдня видела. Тётёшкала Лёшу, будто махонького, благодарила меня. Да, говорит, сердце моё спокойно теперь. Ну и слава тебе… Ещё сказала, что Костя объявится, мол, весточку пришлёт.

– Письмо? – поднял брови Егор. – Это хорошо…

Вера подняла глаза и в окно увидела, как через двор идёт почтальон.

– Никак почтарь к нам идёт, – удивилась она и поднялась навстречу: – Здравствуй, Васильич, садись, чайку с нами попей.

Засуетилась, обмахнула полотенцем табурет. Но почтальон отказался – недосуг! Посетовал на долгую зиму, покопался в рыжей сумке и достал пухлый конверт.

– Тебе письмо, Семёновна… Ну, не тебе, а сестре твоей покойной. У неё же никого нет, кроме тебя, вот я и подумал… Возьми, имеешь право. Ну, бывайте!

Вера взяла конверт, вгляделась в обратный адрес.

– От Кости, – прошептала она, – вот тебе и сон в руку…

– Вот так чудеса, больше года пропавшим был или поболе?

– Не знает, бедный, что Софьюшки нет, – всхлипнула Вера и ушла за перегородку читать письмо.

– Это хорошо, что Костя объявился… всё-таки родной отец, – сказал Егор, доставая кисет, – да, Лёшка? Помнишь батьку-то? Ну ничего, вспомнишь… Он хороший. Родная кровь, говорю… Эх, глупыш…

Прошла зима с её снежными заносами и трескучими морозами. Наступила весна, самая горячая пора в деревне. Мать с отцом засеяли поле рожью, оставив совсем чуток под пшеничку – побаловаться белыми пирогами к празднику.

– Будем с хлебушком, – светлея лицом, говорила мать и проводила ладонью по тяжёлым усатым колоскам.

И как-то незаметно, тихо подкралась осень. Ещё вчера по-летнему светило солнце, а сегодня, гляди-ка, первые заморозки грянули. Как хорошо было сидеть возле костра на берегу Волги, болтать обо всём на свете и печь в золе картошку!

Колька по прозвищу Мелкий бережно достал из-за пазухи узелок с яйцами.

– Стибрил? – догадался Яшка.

– Эге. Сейчас испечём, печёные яйца вкусные.

Яшкиного отца недавно забрали на войну. Мамка вздыхала: совсем плохи дела, если покалеченных забирать стали.

– Яшка, да плюнь! Твой папка перебьёт всех германцев и вернётся! – Ваня попробовал подбодрить мрачного приятеля.

– Я ничего… Что я, девчонка что ли? – отозвался Яшка. – Кажись, готова картошка, давайте есть.

Макали горячие картошины в тряпочку с солью и ели, обжигаясь и пачкая рты золой.

– Смотри, Лёшка бежит, нас ищет, наверно, – сказал Ванятка.

Яшка обернулся и увидел маленькую фигурку в курточке, которую мамка перешила из старого батькиного пиджака.

– Спасу от него нет, – пробурчал Яшка. – Он мне сегодня подсобил: мамке рассказал, что я мыша в стол учительнице пения положили.

– Эва! А откуда он узнал?

– Да он всё знает… навязался на мою шею. – Яшка отвернулся и натянул картуз на уши.

Лёша плюхнулся рядом на песок, посопел, потрогал брата за плечо и сказал заискивающе:

– Яша, послушай… что скажу.

– Ну?

– Я нечаянно, честное слово!

– Ты нечаянно, а меня мамка ругала, – проворчал Яшка.

– Взаправду больше не буду, ни словечка не скажу! Лопни мои глаза, если вру!

– Ладно, – смягчился Яшка. – Хочешь картошку? Ешь, мы сытёхоньки.

Ванятка подбросил веток в костёр и сел поближе к огню.

– Давайте что-нибудь интересное рассказывать, – предложил он.

– Ох, давайте я! – встрепенулся Колька. – Мы с батей ходили в Окунёвку на ярмарку корзины продавать. Тележку нагрузили полнёхонькую. А за нами пёс Умник увязался. Я гоню его домой, а он не уходит, скулит. Тятя сказал: «Ладно, пусть с нами идёт, авось не потеряется». Это Умник-то потеряется? Да никогда! Он очень умный. Тятя его на выгон с собой берёт стадо от волков охранять. Умник волка близко не подпустит – вот какой умный.

– Эге, умнее тебя, – подначил Яшка, но Колька пропустил мимо ушей.

– Катим тележку по дороге, до Окунёвки уже рукой подать, как вдруг Умник зарычал, шерсть поднялась дыбом. Мы как глянули вперёд, так и обмерли: на дороге волк стоит и прямо на нас смотрит.

– Какой волк? Всамделишный? – испуганно спросил Лёшенька.

– А то какой же! Огромный, серый, глаза жёлтые.

– Эх, ружьё бы! – прищёлкнул языком Яшка.

– Тебе бы всё ружьё, дальше слушай… Тятя за палку схватился, стал кричать: «Пошел вон, пошел вон!» А он с места не двигается, даже на землю лёг, а глаза грустные, человечьи. Умник успокоился, близёхонько подошёл и стал обнюхивать волка. А потом как начал лаять, как будто нас подзывать. Тятя меня толкнул за тележку, а сам пошел, хоть и испужался. Волк ползёт по земле, скулит, плачет, в ноги тяте уткнулся. У него руки и опустились. Сколько живу, говорит, а такого никогда не видывал, не обошлось без ведьмака, как пить дать. Снял с себя пояс и трясучими руками стал узлы завязывать, а сам бормочет: «Господи помилуй, Господи помилуй…» И как набросит пояс с узлами на волка!

Колька вскочил и, размахивая руками, стал показывать, как отец набросил пояс.

– Ну?! А дальше-то что было, не томи! – заёрзал на месте Яшка.

– А дальше… Шкура у него расползалась на куски, а под нею человек оказался в солдатской гимнастёрке и сапогах. Очнулся, оглядел свои руки и заплакал. Так благодарил, часы свои серебряные тяте отдал. Важнецкие такие часы!