Екатерина Шитова - Моя несчастливая счастливая жизнь

Поняв, что каждое мое слово оценивается, как неверное и оскорбительное, я стала стараться не вступать с ними в диалог, молчала, как рыба, даже тогда, когда они обращались ко мне.

Тогда они стали называть меня “умственно отсталой”. Поначалу я велась, как дура, на каждое оскорбление. Невозможно не реагировать, когда тебя впервые в жизни обзывают тварью или тупой свиньей. А когда они оскорбляли мою погибшую семью, у меня совсем срывало крышу.

Пусть я постоянно оказывалась проигравшей в этих неравных драках, но и им тоже здорово попадало: мне тоже удавалось разбить губу или выдрать клок волос кому-то из них, пока они не налетали на меня всей стаей, как злобные вороны.

То, что мое лицо часто напоминало синяк – этого, как будто, никто не видел. Или не хотел видеть. “Социально-сложная” – так называла меня Нинель Моисеевна.

У воспитателей и воспитанников в интернате был общий, давным-давно устоявшийся и слаженный внутренний мирок, со своими законами и правилами. Всем казалось, что я эти правила не соблюдаю. Так и было на самом деле. Я не хотела и не собиралась жить по их правилам. И в этом была причина постоянных жестоких нападок. Меня силой заставляли подчиняться. Но так и не заставили.

В интернате был кружок ИЗО. Его вела пожилая женщина, которая, на мой взгляд, не умела рисовать совсем. Мой отец был талантливым художником, поэтому я знаю, о чем говорю. После двух неудачных занятий, каждое из которых закончилось ссорой с преподавательницей, я перестала ходить на них.

– Лора, ну почему ты приносишь столько проблем? Ведь можно вести себя спокойней: и со своими соседками по комнате, которые тоже постоянно жалуются на тебя, и с учителями! Тебе всего четырнадцать! Ты должна уважать взрослых людей, которые стараются тебе помочь.

– Я тоже старалась помочь Людмиле Леонидовне. Ее проблема в том, что она знает о живописи не больше, чем уборщица тетя Глаша.

– Не дерзи, Лора!

Я замолчала и стала смотреть в стену за спиной Нинель Моисеевны. “Почему я не погибла вместе со своими? С теми, кто меня понимал,” – эти мысли преследовали меня. Мне казалось несправедливым то, что весь мой мир разрушился, все любимые умерли, а я осталась живая и никому не нужная.

– Иди в комнату. Еще одно замечание на этой неделе, и ты будешь строго наказана, Лора.

Я вышла из кабинета, не сказав ей ни слова вслух, но в мыслях у меня было много слов, правда больше нецензурных.

Итак, я даже не могла рисовать. Это было мучительно. Художник любого возраста сейчас поймет меня: не рисовать – это значит не жить. Даже во сне я в руках ощущала кисть. Мне снились мольберты и отцовская маленькая мастерская.

В реальности же в моем распоряжении было только несколько чистых тетрадей в клетку, ручка, цветные карандаши. Акварель полагалась только для учебных занятий. Хотя, я думаю, что мне ее не давали из вредности, чтобы знала в следующий раз, как вести себя с учителями.

В тонкой зеленой тетрадке я делила страницу на четыре части и рисовала маленькие картинки в этих получившихся небольших прямоугольниках. Так тетради хватало на дольше. Я рисовала Луку, себя, отца, сестру, маму. Я рисовала ту жизнь, в которой была счастлива, и которая, увы, так неожиданно закончилась.

Стоит ли подробно описывать все то, что я пережила в интернате после смерти родителей? Это сложно и, пожалуй, совсем не интересно. Мне совсем не хочется возвращаться к каждому дню этого жизненного клубка, который я плотно смотала и запрятала подальше в глубины памяти. Но иногда интернат мне снится. И эти кошмарные сны заставляют меня вскакивать с постели с криком.

Поэтому я подойду сразу к концу этого ада. Да, оказывается, у моего ада был конец! Наверное, всё-таки, стоит считать себя удачливой. Не все находят выход из ада…

В одиннадцатом классе, когда все мысли были только о том, что через несколько месяцев я уйду из гадюшника навсегда, я вдруг неожиданно стала лишним звеном любовного треугольника.

Парня звали Артур. Он был красивым, высоким, темноволосым, крепко сложенным, с правильными чертами лица и надменным взглядом. Он был моим одноклассником и авторитетом среди здешних парней.

С интернатовскими мальчиками я старалась не сталкиваться в стенах гадюшника, потому что все время кто-нибудь из них старался облапать или зажать в углу.

Артур уже два года встречался с девочкой Ларисой, мне она казалась красивой, но ее красота была безликая и холодная. Дотронешься – и рука замерзнет. У нее были белые волосы, голубые глаза. Она вся была какая-то светлая и практически прозрачная. Наверное, такими бывают озерные нимфы. Мне даже иногда хотелось ее нарисовать.

Ее хрупкий образ портил лишь голос: хриплый, прокуренный, он звучал совсем не так, как должен был звучать голос нимфы. На Ларису хотелось смотреть, но ее не хотелось слушать.

Вместе Артур и Лариса смотрелись гармонично. Если копнуть глубже, у них были похожие, трагичные судьбы.

Они любили друг друга, это было видно по малейшим деталям их взаимоотношений. И любовь их была трепетная, нежная – такая, какой и должно быть первое в жизни чувство. Так было до тех пор, пока темноволосый красавец Артур не поспорил со своими друзьями, что сможет затащить любую девчонку из интерната в кладовку, которая пользовалась среди старшеклассников известной славой – там часто уединялись влюбленные парочки.

Я не знаю, зачем он это сделал. В определенном возрасте у мальчишек мозг одурманивают гормоны. А тем более в интернате, где, казалось бы, куча правил, но по факту их никто не выполняет, а воспитатели усиленно делают вид, что не замечают того, как подростки курят в спальнях и залазят друг к другу в постели. Здесь бьют друг друга до полусмерти, но это все не те проблемы, на которые стоит тратить свое время и нервы. Это жизненные мелочи. И неважно, что эти мелочи ломают несформировавшуюся психику и часто портят всю жизнь и без того несчастным взрослеющим детям.

Артур тогда выиграл в споре. Несмотря на то, что в кладовку он меня затащил силой, и у нас с ним ничего не было, кроме неудачного поцелуя, своим друзьям он сказал совершенно другое. Когда он, наконец, выпустил меня из маленького душного помещения, вокруг стояли парни и неоднозначно улюлюкали нам вслед.

Я пыталась сказать им, что там, в кладовке, Артур просто прижал меня к стене, чтобы я не вырвалась обратно, что ничего не было. Но меня никто не слушал, все взгляды были устремлены на Артура, который стоял рядом со мной с видом победителя.

Мне вдруг стало не хватать воздуха, желтые стены впитали весь кислород, и мне нечем было дышать. Я начала задыхаться, и мне страшно захотелось домой. Домой, в свою квартиру. Там, в одиночестве, я могла бы провалиться сквозь землю. А здесь что? Гадюшник!