Екатерина Шитова - Община

– Сохрани это. Там написан мой адрес.

– Зачем? —удивленно спросила я.

– Вдруг пригодится, все в жизни когда-нибудь пригождается, Всемира, – сказал он, отвернулся и пошел прочь быстрым шагом, держа в одной руке небольшой чемодан, а в другой – толстую папку со своими рисунками.

Днем к нам пришел отец Мирослава, и за обедом была назначена дата свадьбы. Всемила сидела за столом с каменным лицом. На все вопросы отца она отвечала сбивчиво и рассеянно.

– Захворала, наверное, – ласково сказал отец и погладил Всемилу по голове, – Иди, дочка, поспи, если нездоровится. И не бери на себя впредь много работы. Сестра уже большая, ее заставляй помогать. Невеста должна быть здоровой.

С того дня Всемилу начали готовить к будущей семейной жизни, собирать приданое. В этом ей помогала знахарка Ждана. Всемила была ко всему равнодушна, лишь иногда ходила из угла в угол, словно сама не своя, ни с кем не разговаривала. На меня она совсем перестала обращать внимание, но однажды ночью, я не выдержала и сказала ей, сидящей у окна:

– Тебе некуда деваться. Скоро ты станешь женой Мирослава и забудешь о Григории. Не плачь, Всемила, дорогая сестра. Пожалуйста, не плачь.

Она повернулась ко мне, бледная, измученная, с лицом, залитым слезами.

– Откуда Мирослав все узнал? Это ты? Ты сказала ему?

– Я испугалась. Гнев духов все равно настиг бы тебя, – сказала я, не поднимая на нее глаз.

– Григорий говорил, что не существует никакого гнева духов, все это выдумки. Есть только люди, жизнь и любовь, – вздохнула Всемила.

– Ты знаешь, что это не правда. Потому что сама умеешь говорить с духами, – сказала я сквозь слезы, мне очень хотелось, чтобы все у нас стало так, как раньше, до появления Григория.

Всемила помолчала, а потом добавила, внимательно посмотрев на меня:

– Мирослав сказал, что убьет меня, если выяснится, что я не чиста… Я жду не свадьбы, Всемира, а своей смерти.

– Может быть, попросить о помощи Ждану? Она все умеете делать. Напоит его так, что он ничего и не заметит.

И тут сестра резко поднялась с лавки, вцепилась мне в плечи и прошептала с отчаянием в голосе:

– Как же ты не понимаешь, Всемира. Не будет так, как должно быть. Я понесла от Григория. До свадьбы еще далеко, а у меня уже скоро живот будет заметен…

От удивления и страха я не могла вымолвить ни слова. Всемила носит ребенка от чужака! Чем это может обернуться для нашей семьи – сложно представить. В лучшем случае отец прогонит нас обеих из Общины, и нам придется скитаться по лесам.

Я задрожала от страха. А сестра отвернулась. Глядя в темное окно, она произнесла, еле слышно:

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, Всемира. Не волнуйся, я не допущу, чтобы ты пострадала из-за меня.

Все три месяца, которые оставались до свадьбы, Всемила учила меня обрядам и языку духов. Мы общались, как будто бы ничего и не произошло минувшим летом. Что самое удивительное – она словно и не злилась на меня вовсе за то, что я сделала.

Я молчала и старалась не думать о том, что знала. По-детски верила, что, если не говорить об этом, то все пройдет само собой, исчезнет.

Однажды я спросила ее:

– Зачем ты меня учишь, Всемила? Ведь Пророчицей Общины станешь ты.

– Чтобы ты могла заменить меня. В тебе столько же силы, сколько и во мне, сестра, а, может быть, и больше, – ответила Всемила, немного поколебавшись, и в мою душу снова закрались нехорошие предчувствия, и не зря…

Вскоре Всемила исчезла. Отправилась с утра в лес и не вернулась. Ее искали всей Общиной чуть ли не месяц. Но не нашли ни ее саму, ни ее следы. Она словно сквозь землю провалилась.

Я не представляла, куда она могла уйти. За Григорием? Может быть, он вернулся за ней? Нет, этого не может быть, я бы заметила. Она плакала до последнего дня.

Куда же она ушла? Леса у нас жестокие, непроходимые, а темные духи не терпят людского присутствия. Мне снились кошмары о том, что сталось с Всемилой в лесу, сцены ее мучительной смерти преследовали меня. Но утром я утешала себя тем, что лесные духи знают и любят Всемилу.

В Общине все переживали огромное горе. Отец был безутешен: он не только потерял свою любимую-красавицу дочь, он потерял наследницу, Пророчицу Общины и жену будущего Старейшины.

Всю надежду сейчас возлагали на меня, а я и двух слов не могла связать от горя, которое обрушилось на всех нас. Тайна, которую я хранила, не давала мне спокойно спать. Я не могла поверить, что Всемила загубила и себя, и нерожденного ребенка Григория.

Я часто доставала из тайника под кроватью бумажку с его адресом, мне хотелось написать ему письмо, но для этого нужно было снова бежать в Агеево, а за мной сейчас постоянно смотрели. Отец боялся, что духи уведут и меня. Да и на улице уже стояла зима. В наших краях она долгая, лютая.

Отец отправил меня на учение к бабке-знахарке Ждане. Я немного отвлеклась, учила все то, что она мне рассказывала, применяла знания на практике. Это немного отвлекало меня от горестных мыслей. Бабка Ждана удивлялась моим способностям, а вскоре торжественно объявила отцу, что способности мои возросли, и что я вполне могу стать Пророчицей Общины.

Я и сама чувствовала в руках силу, замечала, что иногда читаю чьи-то помыслы. Я постоянно мысленно звала Всемилу. И если бы она ответила мне хотя бы раз, я бы успокоилась, знала бы, что она мертва, что все закончилось. Но она молчала, это значило только одно – что дух ее не был свободен. Но где в таком случае была моя сестра?…

Мои предчувствия не обманули меня. Всемила была жива. Она пришла в Общину весной, когда в свои права вступал Ярило: тающий снег ручьями бежал по склонам, на дорогах была грязная каша, а в воздухе чувствовалось мягкое весеннее тепло.

Как-то на заре к нам в дом прибежала знахарка Ждана и зашептала отцу, выпучив глаза, что ночью к ней в избу постучалась покойница…Сама Всемила вернулась в Общину, да не одна, а с ребенком на руках.

– С нечистью в лесу жила, за версту это чую. И ребенка родила, наверное, от самого лешего! Гони ее отсюда, пока Старейшина не узнал. Гони, беду она принесет.

Отец, бледный, как снег, накинул фуфайку и побежал к избе знахарки. Все окна в избе были задернуты плотными занавесками. Внутри царил мрак. Всемила сидела на краю лавки с ворохом тряпья в руках: бледная, худая, изможденная. Волосы ее были не рыжими, а грязно-серыми и спутанными.

Отец схватился за сердце при виде ее, и не мог вымолвить ни слова. А она, казалось, не узнавала ни его, ни меня. Или не хотела нас узнавать.

– Всемила… Сестра… Где ты была все это время? – спросила я, но она молчала в ответ.

А потом из вороха тряпья раздался слабый писк. Я подошла ближе – в рваные тряпицы был завернут живой ребенок, бледный и жалкий, с ярко-рыжим вихром над бледным личиком.