Доктор Разгон - Таверна «Не Уйдёшь!»

Майкл мысленно перекрестился:

– У нас очень отзывчивый персонал, вас примут с должным вниманием.

– Ой, вы знаете, прошлой ночью у меня кололо и стреляло в правом ухе. Что‑то царапало, скреблось, мне даже показалось…

Майкл с силой сжал букет. Следующие десять минут он терпеливо выслушивал жалобы миссис Юргенс, которые она извлекала из памяти, как старый хлам из чулана.

«Что она выкинет в этот раз?» – мрачно гадал Майкл.

И по окончанию беседы оказалось, что рядовой врач ЛОР‑отделения не обладает должным уровнем компетенции, чтобы разобраться в таком серьёзном клиническом случае. Не выдавая своих чувств, Майкл сказал:

– Я приму вас, давайте договоримся ближе к концу недели… а лучше в начале следующей, сейчас у меня аврал, с завтрашнего дня операции следуют одна за другой… – он осмотрел её правое ухо, пощупал региональные лимфоузлы, убедился, что чисто внешне всё в порядке. – Знаете, я бы рекомендовал обратиться к дежурному врачу в любое удобное время, вы пройдёте обследование, результаты которого сразу же будут мне известны, после чего мы созвонимся, и определимся, как нам поступить.

На этом они расстались. Майкл направился в своё отделение, вдова Юргенс – к бордовому пикапу Dodge Ram, грозный экстерьер которого гармонировал с образом хозяйки.

Воздух был прозрачен, небо с высокими облаками, светло‑голубое вверху, было затянуто у горизонта тёмной полоской, ветви кипарисов, встрепенувшись, тянулись вверх, к солнцу. Клара Юргенс стояла возле могильного камня и думала свою тяжёлую думу. Рядом находился её 18‑летний сын Клэй, также думавший свою юношескую думу. Тени, едва обозначенные солнцем сквозь облака, так мистически действовали на душу, что, казалось, будто свои «думы» есть у травы, у деревьев, у неба и даже у надгробия с начертанным на нём именем: Удо Юргенс. Ровно шесть лет прошло с тех пор, как изуродованное тело попавшего в ДТП мужа Клары, Удо Юргенса, было похоронено здесь.

– Слушай, ма, мы приедем домой, и я буду свободен, а? – спросил Клэй. Бледный и худой, как жердь, разговаривавший так, будто его рот забит кашей, постоянно бормотавший что‑то под нос, словно рэпер, он стал выспрашивать, не будет ли сегодня каких‑либо дел – ему хотелось, не отвлекаясь, пройти все уровни новой компьютерной игры.

В этот момент туловище миссис Юргенс накренилось, и она стала прохаживаться, корчась от боли.

– Проклятая спина, – кряхтела она.

– Спина? – пробормотал Клэй, поддерживая мать.

– Спина, голова, всё вместе, что‑то во мне там, на хрен, происходит.

Приступ скоро закончился, и миссис Юргенс возвратилась к надгробию, чтобы поговорить с покинувшим её супругом.

– …дикарское и чувственное восприятие мира лишило тебя многих душевных возможностей, есть вещи, которые навсегда остались для тебе недоступны, тебе недоступен был мир возвышенных чувств. И посмотри, чем ты кончил… Но я всё равно любила тебя таким, каким ты был…

Оказавшись дома, в своей комнате, Клэй вскрыл коробку с игрой “Rage” и запустил её на приставке. Герой на экране очень суров, настоящий мужик. Его преследует вооруженная банда. Клэй стал расстреливать бандитов. В дверь просунулась голова матери: «Я приготовила обед». Клэй, не оборачиваясь: «Окей, щас приду». Она ушла, затем вернулась.

– Ништяк игра! – бросил он через плечо.

– Это прислали от Spydee?

– Да, мам.

– Уж очень воинственная.

– В самый раз.

Клэй превратил голову бандита в кровавое облако. И продолжил беззаботно отстреливать остальных злодеев – бах, бах, бах, бах! Понаблюдав некоторое время за игрой, заботливая мама сказала:

– Ладно, оставь на потом, а то всех расстреляешь, некого будет убивать после обеда.

После совещания, в холле, заместитель директора клиники Артур Уомак взял под руку и решительно отвёл в сторону Майкла Гудмэна. И в своей обычной жестковатой манере предложил куда‑нибудь съездить пообедать. Майкл нехотя согласился.

Встреча с Артуром проходила не в его любимой байкерской таверне, а, по настоянию Майкла, в отделанном розовой штукатуркой и украшенном зелёными навесами Cafe Vida, заведении, специализирующемся на здоровой пище. Майкл первым делом заказал себе напиток из капусты.

Холодным взглядом рассмотрев девушек за соседним столом, судя по всему, лесбиянок‑феминисток, Артур сказал:

– Давно хочу спросить: отчего у тебя такая привязанность к этим блеклым цветам – бежевый, зеленый, желтый? Ни разу не видел тебя в строгом тёмном костюме. Да и все твои машины каких‑то невзрачных расцветок.

– Гм… на вкус и цвет приятелей нет.

– Что значит «на вкус и цвет»? У тебя мужественная внешность и характер соответствующий, ты успешный парень и добьёшься в жизни ещё больше, и цвета должен выбирать соответствующие! – доверительность и теплота, возникавшие из интонаций голоса Артура, обожженного виски и сигаретами, смягчали резкость высказываний; к тому же у собеседников давно сложились дружеские отношения, позволяющие подобные замечания.

– Ну не знаю. Моя жена Адель любит строгие тона, в частности обожает чёрный. Мы прекрасно уживаемся, и она не считает, что мои любимые цвета – немужественные.

В данный момент Артур Уомак был облачен в тёмно‑синий, как ночное небо, костюм, который, как и все остальные его костюмы, мрачной глубиной своего тона гармонировал со всем его величавым обликом.

Артур сказал:

– А я считаю, что чёрный, синий… на худой конец тёмно‑серый… в общем, я уверен, что настоящему мужчине пристало носить одежду строгих оттенков.

– В теме внешнего вида в последнее время происходит сплошная подмена понятий, – многозначительно сказал Майкл, с тревогой отмечая, что его собеседник уже навеселе, и дело не в бокале вина, который он осушил залпом и попросил повторить. Очевидно, он поддал ещё на работе и сел в таком виде за руль своего чёрного‑пречёрного Lincoln Town Car. – У тебя цветовая нетерпимость – одна из разновидностей фобий. Надеюсь, это лечится.

Получив отпор, Артур переменил тему и заговорил о женщинах. Он находился в припадке откровенности и необходимости поговорить, особенно характерном именно для выпивших людей его размашистого типа. Обычно, находясь в подобном состоянии, он описывал свои любовные приключения, причем во многих случаях явно фантазировал и преувеличивал. Майкла приятно удивляло, что ни об одной из своих многочисленных жертв он не отзывался дурно; во всех его воспоминаниях было нечто вроде смеси разгула с нежностью. Это был очень особенный оттенок чувства, характерный именно для него, в нём была несомненная и невольная привлекательность, и Майкл понимал, почему этот человек мог иметь успех у многих женщин.