Геннадий Шапиро - Эгрегор. Абсолютное зло.

Блуждая в лабиринтах, сохранивших гулкое звучание средневековья, узких кривых улочек Старе-Место, Борис наконец увидел Теодора сидящим за столиком небольшого открытого ресторанчика, огороженного от пешеходной части условной цепью цветочных горшков, питающих жизнь какого-то вьющегося растения, похожего на пассифлору. Теодор с видимым удовольствием наслаждался неназойливым майским солнцем и беззаботностью туристического многоцветья.

– Ты не торопишься. – Беззлобно констатировал Теодор, одарив Бориса своей «фирменной», одними уголками рта, улыбкой.

– Я тоже рад тебя видеть. – Совершенно искренне ответил Борис, присаживаясь за столик. – Люблю Прагу. В этих декорациях можно придумать все что угодно. В них, как будто, есть некая незавершенность, приглашающая к импровизации.

– Я понимаю, о чем ты. И даже испытываю нечто подобное, но мы здесь не для эстетской беседы.

– А жаль. Хочу мороженного.

– Сотвори «чудо». Материализуй субстанцию мороженного из энергии своего желания. Покажи, чему научился.

– Легко. – Подозвав официанта, Борис заказал ванильный пломбир со смородиновым вареньем. Выждав, «приличествующую солидному заведению» паузу, ему принесли абстрактных форм сооружение из сладких оттенков белого, залитого густой темной кровью крупных спелых ягод, украшенное вафельной имитацией Великой Китайской Стены. Ему еще подумалось, что как хорошо звучит «кровь с молоком» и как плохо – «молоко с кровью».

* * *

Капелька крови, выступившая на белоснежности ритуальных одежд Анжелики, на уровне правой лопатки, ближе к позвоночнику, воплотилась в слова, уже однажды пережитые – «молоко с кровью». Воспоминание было ярким, «чувственно рельефным», запустившим цепочку «мнемо-образов», восстанавливающих пережитое за последние 12 часов.

Дождавшись, когда Борис наконец закончит наслаждаться своим деликатесом, они покинули ресторан.

– Ты знаешь, что тебя ждет? – Ровным, ничего не выражающим голосом спросил Теодор.

– Обряд. – В тон ему ответил Борис.

– И ты не хочешь знать, в чем он заключается?

Эта часть города почему-то ассоциировалась у Бориса с детским воспоминанием о богато иллюстрированной книжке с поэмой Адама Мицкевича «Пани Твардовская»: готическая перспектива улиц была театрально-зловещей, именно «театрально», то есть – не по-настоящему, «понарошку», наполняя душу легкомысленно-авантюрным ожиданием «бесовщины», с непременно счастливым исходом.

– Пойму по ходу. – Нарочито небрежно бросил Борис, воплощая ответом настроение своей ассоциации. – Ну не бином же Ньютона. Европейская мистика всегда отдавала опереточной театральщиной. Но я готов все исполнить. Честно.

– Как знаешь. – Пожал плечами Теодор.

Пройдя несколько кварталов, они вошли в Костел святого Илийи, как раз в тот момент, когда там зазвучал орган задумчивой философией первых аккордов, постепенно наполняя пространство церкви сдержанным обещанием силы, динамику которой покорно усиливали, казалось, созданные именно для этого сочетания звуков, готические своды. К ним подошел, одетый в черное, служитель, едва заметным кивком головы обозначая себя, как человека, за которым им надлежит следовать дальше. Пройдя по левому нефу, мимо Пьеты за алтарное пространство, он открыл небольшую, едва заметную (да и то вблизи) дверь, за которой оказались, ведущие вниз, каменные ступени. Бесшумно закрыв за ними дверь, и сохраняя все то же, непроницаемое, «ритуальное», выражение лица, служитель зажег факел, предусмотрительно оставленный здесь в, выступающем из стены, кованном железном кольце, и они отправились в путешествие по бесконечным лабиринтам подземелья, в котором их проводник ориентировался с, почти мистической, точностью.

Через какое-то время, открыв очередную дверь, они оказались в небольшой, относительно ярко освещенной многочисленными свечами, комнате. Теодор и проводник скрылись в двери напротив, оставив Бориса наедине с двумя другими участниками действа, одетыми в черные, с алой подкладкой, мантии с наброшенными на глаза капюшонами, так что лиц разобрать было невозможно. Все так же молча, обозначая, в случае необходимости, свои намерения сдержанными жестами, они раздели Бориса донага и, натерев тело каким-то маслом, смешанным с ароматическими специями, облачили его в белые льняные одежды, состоящие из широких штанов, стянутых на поясе продетой в них такой же тесьмой и просторной, до колен, рубахи. «Адепты» вывели его в дверь, за которой недавно скрылись Теодор и проводник-священник. Они оказались в просторной, освещенной факелами, куполообразной крипте с, поддерживающими свод, многочисленными колоннами, наполненной людьми в таких же черных, с алой подкладкой, мантиях со скрытыми под капюшонами лицами. Все собравшиеся стоя повторяли некие ритмические латинские белые стихи, что, сливаясь вместе, образовывало странную, а капелла, литургическую музыку. Бориса подвели к ярко освещенному квадратному возвышению, поднимаясь на которое он с удивлением увидел, как с противоположной стороны ему навстречу поднимается, облаченная в такие же, как он, одежды, Анжелика. Свет факелов придавал ее волосам медный, почти зловещий оттенок, но лицо с огромными зелеными глазами, было сосредоточенно спокойным. Они сошлись в центре квадрата. Позади, за их спинами, установили большие, в дорогих оправах, зеркала, так что они могли видеть себя как бы «целиком», в бесконечной перспективе рекурсивных отражений. Анжелика вплотную прижалась к Борису, так что он ощутил через ткань тепло ее тела, продела свои длинные тонкие пальцы между его пальцами и развела их, скрепленные таким «замковым» соединением руки, на уровень плеч. В стоящем за Анжеликой, зеркале Борис увидел, воспроизведенное ими подобие «витрувианского человека». Сопровождавшие адепты стянули их запястья веревками, свободные концы которых затем привязали к, вставленным в постамент, в человеческий рост, деревянным шестам как бы фиксируя образованную «композицию». В стороне Борис увидел, облаченного в кроваво-красную мантию, Теодора. Перед ним, на каменной подставке лежал длинный клинок, выдающий себя холодным блеском стали в мерцающем свете факелов. Борис непонимающе, с тревогой, посмотрел на Анжелику. В ее глазах отразилось сострадающее удивление.

– Они тебе не сказали? … – Губы ее были неподвижны, а голос звучал «внутри» Бориса.

– Нет. – Таким же образом «сформировал» свой ответ Борис.

Внезапно, в звучании латинской литургии, он стал различать другие, иной «морфологии», знакомые ему слова. «Магефа» (мор, иврит), «Некама» (месть, иврит), «Ромах» (копье, иврит), Пинхас (Библейское имя), Косби (Библейское имя). Борис вдруг понял, ЧТО должно сейчас произойти.