Рей Эридан - Если не сегодня, то завтра

Голос Дины понизился до хрипоты, будто она непрерывно кричала несколько часов.

– Конечно же нет. Просто вы тут веселитесь, из-за чего мне стало так скучно и одиноко, что я решила все же согласиться на встречу. – Женщина невинно улыбнулась. – Дружок, ты не в обиде?

Но Дина не ответила, она молча хлопала глазами и поджимала дрожащие губы, не решаясь заговорить снова. Красный свет гирлянды падал на Дину, будто пытаясь поджечь ее и без того горящие волосы. Мне захотелось дотронуться до нее, разделить эмоции, которые она так старательно пыталась сдержать, но казалось, что я могу обжечься, если сделаю это.

Запах дорогих духов заполнил маленькую комнату, приторно-сладкий вкус осадком чувствовался на языке. Я не понимала, что происходит, и хаотично бегала взглядом по лицам, чтобы собрать хоть какую-то информацию.

– А как бы вы себя повели, – заговорила Дель, – если бы ваша мать вместо того, чтобы проводить вечера дома со своим ребенком, шаталась с мужиками по ресторанам?

Я так и замерла с открытым ртом, выпучив глаза на Дель. Она часто выходила за рамки дозволенного, но сейчас она не просто перегнула палку, а сломала и выкинула ее в самую огромную пропасть, которую только можно найти.

– Естественно, она обижена, – продолжала Дель, не моргнув и глазом. – Она готовит, стирает и убирает, при этом успевая хорошо учиться и вовремя сдавать домашнее задание. А вы приходите на все готовое и, ни слова не сказав, уходите, будто это нормальные и обыденные вещи, будто Дина для вас всего лишь прислуга. Она никогда не скажет вам это в лицо, потому что Дина самый добрый и искренний человек, которого я только встречала в этой жизни. Она до последнего будет пытаться исправить самую безвыходную ситуацию и находить свет в непроглядной тьме.

Еще бы немного и Дель прыгнула на женщину в синем платье, разорвала на тысячу мелких кусочков и разбросала по всему свету, но взгляд Дины – нежный и чувственный – заставил ее усомниться в своих же мыслях, а потом и вовсе отступить. Дель фыркнула и демонстративно отвернулась, всем своим видом показывая презрение, которое она испытывала к маме Дины.

Женщина в синем платье внимательно наблюдала за Дель и облизывала губы, будто съела что-то очень сладкое. Невозможно было до конца понять, какие эмоции она испытывает в данный момент. Косметика умело скрывала морщины и неровности, что делало ее лицо идеально бесчувственным… неживым. От последней мысли я невольно поежилась.

– Именно за это я тебя и люблю, моя дорогая Аделина. – Певчий голос звонко резанул уши. – Как всегда, четко и по делу. Зачем я Дине, если рядом есть такая хорошая подруга, как ты?

Она широко улыбнулась, обнажая сверкающую улыбку. Передо мной стояла кукла. Фарфоровая кукла с неизменным выражением лица, которая безупречно отыгрывала свою роль. У кукол нет привязанности к другим, нет чувств и эмоций. Для них вся жизнь – сплошная игра, лишенная глубокого смысла и резких сюжетных поворотов. Куклы мертвы внутри. Все, что им остается, неукоснительно следовать сценарию, который они сами и написали.

– Я никогда не смогу заменить ей мать, – еле слышно прошипела Дель.

Стеклянные глаза куклы медленно проскользили по всей комнате, будто пытаясь угнаться за чем-то неуловимым, давно забытым.

“Как жаль, что я тоже”

Казалось, именно это и хотела произнести кукла, но в последний момент передумала, игриво качнула бедрами и промурлыкала:

– Приятного вечера, девочки мои.

Вдали коридора со скрипом закрылась дверь.

– Зачем ты меня остановила? Я уже была готова…

– Дель, не забывай, что это моя мама, – резко напомнила Дина. – Подождите немного, я чай принесу.

Скрипнула кровать. Качающейся походкой она вышла из комнаты. Теперь я начинала понимать, почему во всех вещах чувствовалось присутствие Дины. Женщина в роскошных нарядах, пахнущая дорогими духами, была лишь гостем в доме – приходящим и уходящим, когда вздумается. Как кошка, которая гуляет сама по себе.

Дина вернулась с подносом, на котором стояли кружки с дымящимся чаем и конфеты с печеньем на тарелке. Она аккуратно поставила поднос на стол и протянула нам кружки. Делала она все молча, прикрывая лицо волосами. Я знала, если взгляну на нее, увижу красные ниточки на глазах и стеклянные зрачки, но не как у ее матери. Ее глаза будут стеклянными от чувств, которые невозможно скрыть, а это совсем другое.

Пили мы чай молча. Тут и без слов все было понятно: каждый был погружен в своим мысли, которые никак не соприкасались с другими людьми. Чай обжигал горло и руки, печенье крошилось, а конфеты оставляли приторный вкус во рту. Думать ни о чем не хотелось, но я не смела прервать тишину, понимая, что им двоим нужно время, чтобы заговорить вновь. Я взглянула в окно, но не увидела там ничего, кроме своего отражения и мигающей гирлянды. Как я раньше не заметила, что горело всего два цвета, – синий и красный – зеленый же цвет никогда и не загорался, да и в отражении я видела только себя. Даже когда каждый был погружен в свои мысли, те двое были рядом, сидели спина к спине, понуро опустив головы. А я смотрела на свое отражение и понимала, что никогда не смогу быть настолько близка к ним, насколько они близки друг к другу. От этих мыслей в животе нарастала пустота, которую никакие конфеты не заполнят.

Тишина начинала давить на меня, заставляла думать о тех вещах, которые предпочитаешь убирать на самую дальнюю полку и никогда не вспоминать о них. Чем больше ты молчишь, тем больше ты думаешь. Чем больше ты думаешь, тем скорее ты сойдешь с ума. Я потрясла головой, чтобы не думать о такой чуши и заговорила, потому что мне надо было сказать хоть что-то.

– Могу ли я услышать продолжение истории.

Дина вздрогнула, будто забыла, что здесь есть кто-то, кроме нее.

– Да, конечно.

Она потеряно оглянулась, встала, собрала пустые кружки и фантики. Одним движением смахнула крошки на пол и села рядом со мной.

– Дина, ты уверена? – Дель беспокойно наблюдала за подругой.

– Это жизнь, Дель. Иногда прошлое больно вспоминать, но страшнее всего забыть его. – Дина тихо хмыкнула своим мыслям. – Шло время, постепенно боль от потери отца притуплялась, Дель и Себастьян приглушали ее, делали практически незаметной. Но если бы это была вся история, то я бы не стала ее продолжать. Ровно через год в тот же самый месяц, когда умер мой папа, родители Себастьяна погибли в автокатастрофе. Это был конец. Себастьян замкнулся в себе, мог не выходить из дома неделями. Он менялся прямо на моих глазах, а я просто смотрела на это, не в силах остановить безумие. И вскоре он стал таким, каким ты видишь его сейчас – загадочным и отстраненным. Я знала его раньше, когда он был добрым тихоней со странными взглядами на жизнь, но теперь… Казалось, что вместе с его родителями умерла и часть Себастьяна. Я перестала понимать, о чем он говорит, и что думает. Я видела его каждый божий день, общалась с ним, но это было равносильно общению со стенкой. При этом он не молчал, а как раз таки наоборот. Он говорил долго и много, а я беспомощно открывала рот и не произносила ни слова. Казалось, что он разговаривает сам с собой, ведет непрерывный диалог с кем-то еще, кроме меня. Себастьян говорил о вещах, которые я не понимала. Порой он пугал меня или вводил в ступор. Он часто рассуждал о смерти и говорил о ней так открыто, будто… будто ничего не произошло.