Медина Мирай - Школония

Во рту пересохло. Я перевернулся на спину. От разбивающихся на лице капель было немного щекотно, но приятно. Я приоткрыл рот, чтобы они попали на язык. Дождевая вода была очень вкусной. Необычайно вкусной в тот момент.

Глаза закрылись от усталости. Сон забирал меня в свои чертоги. Прямо под открытым небом и струями дождя. Хотелось забыться в его ласковых объятиях. Я уже не помнил, что валяюсь среди мусора, а в одном из контейнеров лежит, возможно, труп.

Я задумался, за что же того парня могла постигнуть такая участь. Что же он совершил такого, что пришлось расплачиваться жизнью? Почему он так страдал в столь юном возрасте? Почему дети, толком не познавшие эту жизнь, умирают так рано? Почему некоторые из них вообще покидают эту землю еще в младенчестве? А кто-то даже до появления на свет? Почему невинные вообще умирают?

Я всегда верил, что мы получаем то, чего заслуживаем. Но чем они заслужили такое? И ведь есть на свете миллионы людей, которые отравляют жизнь другим, живут при этом в достатке и без проблем. Им-то такая участь за что?

В конце концов, за что мне досталась участь инвалида?

Я услышал шаги. Они были легкими, крадущимися. Взглядом тяжелеющих век я не смог увидеть того, кто склонился надо мной. Я провалился в темноту.

Когда я проснулся, передо мной сидел отец. Весь потрепанный, потный, с разодранной местами одеждой. Волосы его пропитались чем-то блестящим, и вид был как у человека, который не мылся месяц.

Мы находились в темной комнате с неплотно задернутыми шторами, в промежутке между которыми были видны вспышки молний. На тумбе горела лампа. В комнате творился настоящий хаос.

Я окончательно пришел в себя. Широко раскрыл глаза, стараясь разглядеть черты лица папы, но их не было. Я думал, что это все от плохого освещения. Он сидел неподвижно, сложив ладони на коленях. Я протянул к нему свою руку. Он не шелохнулся.

«Папа, что с тобой? Почему ты такой измученный?» – хотелось спросить мне.

Отец вздрогнул, поднял голову, придвинулся ко мне и сильно сжал мою руку.

«Папа, что ты делаешь?»

И лишь когда он придвинулся, попав под свет лампы, я разглядел, что вместо лица у него была черная воронка. Из меня рвался крик ужаса, но тогда отец спросил:

– Что страшнее для человека: смерть духовная или физическая?

Я распахнул глаза. Рядом не было ни отца, ни задернутых штор, ни лампы, ни тумбы. Это оказался лишь дурной сон. Я лежал на мягкой подушке, укрытый легким одеялом. По вискам скатывался пот, дыхание после кошмара восстанавливалось постепенно.

Я оглянулся. Комната была мне незнакома. На темном небе за потрескавшимися стеклами окон танцевала гроза, поток дождя скрывал огоньки зданий и очертания городка. Шторы раздвинуты, света нет. Кажется, в комнате кроме меня никого не было.

Я положил большую подушку к спинке кровати. Уперся локтями в матрас и стал ими отталкиваться, чтобы приподняться и сесть.

Внезапно по комнате скользнула тень. Я застыл. Не смел повернуть голову к окну, мимо которого она прошла. Почти бесшумно.

Пол заскрипел, и вместе с тем мое сердце начало биться чаще. Я решился на отчаянный шаг: повернуть голову к окну и, наконец, увидеть, что там. Или кто.

Посреди комнаты стояла черная фигура. Сложно было определить, смотрела она на меня или любовалась из окна красотами внешнего мира.

– Как тебя зовут? – спросил грозный мальчишеский голос, и свет фонарика ударил мне в глаза.

Я так и застыл, упершись в кровать локтями.

– Ты что, глухой? – спросил он тверже.

Некто сделал шаг вперед. Напряжение росло. Кажется, еще чуть-чуть и он кинется на меня и приставит нож к горлу.

– Или немой? – с подозрением продолжал он.

Я кивнул, даже не смея предположить, что будет дальше.

Некто расслабленно опустил плечи и выдохнул. Лишь когда он поднял руку, я заметил, что в ней действительно блестит что-то похожее на перочинный ножик. Мальчик сложил его пополам и отправил в карман широких штанов.

– Так бы сразу и… – Он запнулся, очевидно, вспомнив, что говорить я не умею. – Ну, чего вылупился? Страшно? – В его голосе звучали задорные нотки.

Я снова закивал.

Он засмеялся. Голос немного ломающийся, но детский и приятный на слух.

– Я тебя не съем. А ходить умеешь?

Я покачал головой.

Он недолго помолчал и продолжил:

– Я понял это по сломанному инвалидному креслу – видимо, дело рук банды «ШМИТ».

Меня сковало дикое волнение: по сути, это мой первый разговор со сверстником. Этот мальчик, кем бы он ни был, – первый, кто не отвернулся от меня сразу после того, как узнал, что я не такой, как он.

Я хочу увидеть его лицо – лицо человека, которому я обязан жизнью.

Он отошел куда-то в сторону. Очевидно, к выходу. Я надеялся, что он назовет свое имя, включит свет и вернется, чтобы продолжить разговор, но мой спаситель только открыл дверь, из-за которой внутрь проник мягкий желтый свет, и скрылся.

Одиночество длилось недолго. Дверь снова распахнулась. Я ожидал увидеть этого мальчика вновь, но шаги принадлежали не ему. Они были короткие, но звучные, словно их владелец был в обуви на каблуках.

Долгожданный свет озарил комнату. Теперь я мог увидеть, в каком погроме все это время находился. Интерьер комнаты – привет из девяностых: по углам стояли стопки старинных толстых книг; видавший виды паркетный пол с длинными царапинами, словно по нему что-то тащили; штукатурка на высоком потолке отслаивалась, вместо люстры – лампочка Ильича, которая изредка моргала. Кроме моей кровати из мебели не было больше ничего, за исключением кресла-качалки. Вот и вся обстановка. Только пыли не видать – похоже, за чистотой здесь следили тщательно.

Передо мной встала невысокая девочка лет восьми с русыми волосами, собранными в пучок. Несколько тонких прядей лежали на личике, и она постоянно заправляла их за ухо. Она была в старом сарафане ниже колен поверх белой рубашки с редкими желтоватыми пятнами, которые, похоже, уже не отстирывались. У нее были большие добрые глаза, круглые щеки, нос картошкой и пухлые нежно-розовые губы. На круглом личике появилась милая улыбка, и она представилась:

– Меня зовут София.

Ее голос напоминал звон колокольчика: громкий, чистый и мелодичный.

Она засучила рукава, словно готовилась нести какой-то тяжелый груз.

– А тебя?.. – София тут же сомкнула губы и опустила карие глаза. – Прости, я не хотела. Ты можешь написать свое имя?

Я покачал головой, и взгляд ее заметно погрустнел. Она стояла в ожидании чего-то. Черноволосый высокий мальчик худощавого телосложения, – предположительно мой ровесник, – в потрепанном пиджачке закатил в комнату инвалидное кресло и приставил его к моей кровати. Хотя одежда на нем была не первой свежести, сам он казался опрятным, с зачесанными на одну сторону волосами. У него были огромные, немного пугающие черные глаза, длинный нос, узкий лоб, густые брови и впалые щеки. Губы казались алыми на фоне бледной кожи. Ростом он отличался от моего спасителя, и я сразу догадался, что это не он.