Дмитрий Борк - Последний рубеж

– Нет, Макс, – он достал из кожаных ножен свой небольшой сверкающий нож и стал его точить о камень, – я просто смотрел – не ранил ли кого своим первым выстрелом. Но, Слава Богу, промахнулся. А теперь, друг мой, пора разделывать тушу, и сделаешь это ты. Окей?

– Окей, – ответил я деланно бодро.

И хоть я не очень хотел заниматься таким делом, но понимал, что это будет для меня очередной проверкой.

– Надеюсь, ты не боишься крови? – он улыбнулся и, не дожидаясь ответа, сразу же продолжил: – Итак, первое, что нам необходимо сделать, это подвесить оленя за ноги головой вниз. Затем надрезать шейную артерию, слить кровь и выпотрошить внутренности.

Ник хитро улыбнулся мне, нашел глазами ближайшее дерево, и мы вдвоем подтащили к нему тушу. Обмотав веревку за его задние ноги, мы с трудом подвесили оленя на широкой ветке.

– Процесс этот простой, но не самый приятный, – и он вложил мне в руку нож. – Первый надрез делается по шкуре, от паха до грудины, которую ты тоже осторожно вскроешь. Сними куртку и закатай рукава по локоть.

Потрогав пальцами острое лезвие, я надрезал кожу в самом низу живота туши и стал осторожно двигать к шее. Крови было немного, но нож все равно стал липнуть к ладоням. Но не это было самое гадкое. Мне предстояло голыми руками выпотрошить оленю все внутренности.

– Подожди, пока стечет вся кровь, и, осторожно подрезая, вытаскивай дерьмо наружу, – как будто о чём-то совсем будничном наставлял меня Ник.

Вскрыв брюшину, я с отвращением бросил короткий взгляд вовнутрь и стал осторожно доставать большой серый скользкий мешок, за которым уютно прятались кишки. Как ни странно, но справился я с этим делом без рвотных рефлексов. Покончив с ливером, я наткнулся на заполненный жидкостью мешочек, который болтался внутри.

– Это мочевой пузырь, Макс, – сказал Ник, протягивая мне небольшой полиэтиленовый пакет, – если ты его неосторожно надрежешь, то примешь соленый душ, и половину туши ты испортишь. Сначала засунь его в пакет и осторожно отрезай как можно выше. Только ни капли не пролей.

Я подумал, что вот сейчас-то меня и стошнит, но как стойкий солдат, набрав в легкие побольше воздуха и держа в левой руке пакет с пузырем, я правой сделал срез у самого основания. Медленно, очень медленно я потянул всё это на себя, сделал осторожный шаг назад и брезгливо бросил пакет подальше, чем очень рассмешил Ника.

– Ладно, дружище, – Ник с улыбкой осторожно взял у меня нож, – на сегодня, похоже, с тебя хватит. Можешь помыться в речке, а с остальным я справлюсь сам.

Когда я вернулся, Ник уже успел снять с оленя шкуру, отделить от туловища его голову и еще четыре ненужных конечности. Отдельно в сторонке на марле лежали сердце и почки. Сам же Ник стоял рядом, держа в руках черную печень, от которой слегка шел пар. Ловко сработав ножом, он отрезал от нее кусочек и протянул мне.

– Макс, это правда очень вкусно!

После этих слов я только и успел отбежать на пару метров, схватиться левой рукой за ветку, а правой за живот. Ник же как ни в чём не бывало смотрел на меня и смачно дожевывал кусок.

– Ничего-ничего, – он подошел и похлопал меня по плечу, – в следующий раз попробуешь.

От этих слов мне стало еще хуже. Оклематься смог я только через минут десять, когда Ник уже разделил тушу на четыре части. Мяса оказалось совсем немного, и мы без труда смогли принести его в лагерь за один раз. Ник сразу же прошел на нашу кухню, положил добычу на камни и принялся отделять мякоть от костей.

– Ребра мы оставим на сегодня и завтра, а из остального сделаем сухое мясо. Оно хорошо сохранится. Ты же не против, Макс?

Ник положил кости рядом с печенью и сердцем, а остальные куски стал разрезать на аккуратные длинные полоски. Пока он этим занимался, я принес воды и повесил котелок над костром. Ник высыпал в него много соли и дождался, пока закипит вода.

– Всё просто! Чтобы сохранить мясо и сберечь его от мух, макаем эти длинные нарезки в кипящую воду на пять-шесть секунд и извлекаем. Провариться мясо, конечно, не успевает, но его поверхность покрывается соляным раствором и обваривается кипятком. Потом мы развесим эти шнурки на веревки и рядом разожжём дымокур. За пару суток, мясо сверху затвердеет и покроется корочкой. Его можно будет есть в любом виде: сыром, варёном, жареном, но, поверь мне, завяленная таким способом оленина даст фору даже немецким сосискам.

Этот на первый взгляд простой процесс оказался совсем небыстрым, и закончили мы его только к вечеру. К этому времени мой желудок уже совсем оправился и стал требовать деликатес, из-за которого он сам же совсем недавно возмущался.

Ник нарезал ребра, оставив по две косточки на куске, обмакнул их в ту же соленую воду и достал из своего рюкзака несколько крючков, чем опять меня удивил.

– А как ты собираешься жарить мясо? – ответил он на мой вопросительный взгляд.

Зацепив мясо на крюки, мы подвесили их на перекладину над костром.

– Вуаля! – и он с довольным видом потер свои ладони. – Скоро будем пировать!

Я даже не смог дождаться, когда мясо полностью прожарится, и вонзил свои зубы в полусырую оленину. Оно было похоже на говядину, но более жесткое, более плотное и имело специфический запах дичи. Но для меня мясо было нежным, ароматным и вкусным. А печень и сердце просто таяли во рту. Когда всё съели, то от усталости и сытости язык мой сладко прилип к нёбу.

Мы оба закимарили под скупые звуки вечерней тайги, любуясь гаснущим закатом. Затем лениво достали фляжки, стукнули их друг об друга и сделали по классному глотку.

– Ну как, дружище, – Ник, наконец, нарушил нашу тишину, – как тебе наш первый день, понравился?

– Еще бы, – ответил я, икнув, – какой-то совершенно новый и обалденный опыт, Ник. И чувствую себя я здесь как-то по-другому. Не могу объяснить, но мне тут точно хорошо. И еще. Никогда бы не подумал, что смогу кишки животному вспороть так хладнокровно.

– Видел бы ты себя в этот момент, – Ник благодушно улыбнулся. – Всё еще впереди, дружище. Всё впереди, – произнес он снисходительно.

– Когда я сейчас сижу и смотрю на костер, – продолжил я свою мысль, – ем добытое мясо, дышу тайгой, смотрю на небо – меня отпускает, Ник. Я как будто бы обретаю свободу.

– Знаешь, вернувшись сюда, на Аляску, я предполагал пожить в Кейтсити годик, максимум два, но вот уже прошло семь лет, а я всё еще здесь. Если тайга завладеет тобой, то уже никогда не отпустит, даже если ты всё-таки сможешь вернуться в цивилизацию. Она, Макс, всегда загадочна и бесконечна. Она тебя манит как в волшебной сказке. В любое время года ты ощущаешь ее мощь и тайну, и невероятной силы магию. Вот так однажды утром я проснулся в отцовском доме и понял, что мне пора строить хижину в лесу, ото всех подальше. От людей, от копов. Я взял лодку и пошел заливом на север. Плыл больше суток, пока не увидел устье реки. Я сразу понял, место дикое, никем не хоженое. Тогда я пошел пешком вдоль речки. Пока шел, понял, тут где-то рядом лежбище волков. А значит, есть охота. Чуть позже вышел на поляну и понял, что она моя. Окруженная со всех сторон деревьями она краями упиралась в реку. Это важно, потому как нужна вода и рыба, да и от залива пешим ходом не больше двух часов. Строил я хижину медленно, целый сезон, но всё-таки успел к зиме. Только впрок мясом не запасся. А позже, я по дурости вовремя не вытащил лодку на берег, и однажды ночью она наполовину вмерзла в реку. И я оказался отрезан от мира на всю зиму. Это была моя первая одиночная зимовка. Голодная, холодная, тоскливая. И страшная. Но всё обошлось, я дотянул до тепла. Вот с тех самых пор там и живу почти всё время. Хотя еще недавно не поверил бы, что я смогу покинуть город, людей, небо, игру и женщин. Мне тогда казалось, что всё это и есть жизнь. Настоящая, полная, красивая. Та, о которой мы мечтаем. Но оказалось всё наоборот. Для меня – наоборот.