Федор Иванов - Первая жизнь Платона Романова

– Черт! – Платон понял, что перестарался. – Ты что завис? – крикнул он, обернувшись.

– У него должны быть какие-то бабки, подожди! – Олег в нерешительности торчал посреди комнаты.

– Какие бабки? Рехнулся, что ли? Погнали!

– Я поищу, пять сек!

– Дурак! – ругнулся Платон, кубарем слетая по лестнице.

Добежав до первого этажа, он увидел, что Олег так и не появился на лестнице. Матерясь, Платон ринулся обратно.

Картина в гостиной успела кардинально измениться – теперь на диване с разбитым носом сидел Олег, а Коля Видорчук торжественно возвышался над ним. Спиной к дверям стоял худой незнакомец. Именно в эту спину, как профессиональный игрок в регби, и влетел плечом Платон. Незнакомца отбросило прямо на Выдру, и оба, не удержавшись, повалились на пол. Схватив Олега за рукав, Платон выволок его из квартиры. Через минуту оба уже шпарили к реке.

Слово «майор» эхом разносилось в мозгу Платона. Это была кличка или это и в самом деле был полицейский?

– Нормально побазарили насчет долга, не? «Просто поговорить» – так, кажется, ты сказал? – Платон с сарказмом посмотрел на Олега.

– Да не парься, Выдра каждый месяц от кого-нибудь по морде выхватывает. Он привык, – Олег был невозмутим.

– А майор тоже привык?

– Да не майор он, откуда у Выдры майор знакомый. Торчок какой-то с виду, – на секунду Олег задумался. – Хотя… хз… меня он ловко обработал. Думаешь, обидится, что ты его так пошвырял?

Вместо ответа Платон лишь махнул рукой. У него стучало в висках, и при каждом ударе перед мысленным взором вспыхивали не связанные между собой картины: первая лекция в университете, отдых на карьере в Огре, защита курсовой по классическому праву, лицо одноклассницы, с которой он сидел за одной партой в девятом классе, руки матери за завтраком. Все эти образы возникали и через мгновение разбивались вдребезги, как то зеркало в прихожей. Он стоял посреди этих осколков и смотрел в худое бледное лицо незнакомца. С реки доносились крики детей, кто-то выбивал во дворе ковер. «Я знаю, к кому обратиться», – вдруг подумал Платон.

На стене висел декоративный гобелен тонкой работы. На нем погонщик верблюдов вел караван. Жаркое солнце застыло над пустыней, вокруг лишь барханы, но лицо человека под белой накидкой ясно и безмятежно. На горизонте видны величественные дворцы и стройные минареты мечетей – это Самарканд. Вереница верблюдов изображена таким образом, что невозможно понять, движутся они в город или из него. Достигнут ли они вот-вот своей цели, или их путь только начинается и впереди лежит долгая и нелегкая дорога. Этот вопрос всегда не давал Платону покоя. Однажды он не удержался и задал его Улугбеку, но тот лишь усмехнулся.

Оторвав взгляд от производящей на него гипнотическое воздействие картины, Платон закрыл глаза. Так он и сидел, сложив ноги по-турецки, на топчане, покрытом мягким покрывалом с цветочным узором, пока в комнату из кухни с подносом в руках не вернулся хозяин. На маленьком столике – хоне – появился заварочный чайник голубой эмали и две такие же пиалы.

Коренастому узбеку было лет пятьдесят, смуглое бесстрастное лицо пересекал по диагонали длинный тонкий шрам. Дома он одевался в традиционный расшитый золотым узором черный чапан. Сев напротив, он поставил перед Платоном пиалу с чаем. Несколько мгновений изучал гостя. Потом улыбнулся одними глазами:

– Изменился. Но и прежним тоже остался.

Улугбек сделал глоток чая:

– Мой человек в полиции отзвонился – он все узнал. Тот непрошеный гость в тапках – майор Соколов из отдела по борьбе с наркотиками.

Днем ранее Платон позвонил узбеку, рассказал о визите к должнику и попросил узнать, кем на самом деле являлся худой сосед Выдры.

– В другом случае я бы сказал, что проблем не будет, – продолжил Улугбек. – Не из-за такого пустяка. Но у этого Соколова определенная репутация. Жесткий, умный и мстительный. Какое-то время поостеречься было бы благоразумно. Может, даже уехать на время.

– Прямо сейчас я не могу. У меня учеба. И матери нужна помощь.

– Так ведь не на год, на пару месяцев.

– Я подумаю.

– Подумай, – узбек пристально посмотрел на Платона. – Мое предложение может оказаться очень кстати. Заработаешь денег и сможешь с комфортом переждать лето где-нибудь в Западной Европе.

Платон молчал. Ему было досадно, что узбек опять поднял эту тему. Он вспомнил позавчерашний телефонный разговор, первый за долгое время. Выслушав и пообещав помочь, Улугбек обмолвился, что, верно, сам Всевышний вложил Платону в голову мысль о звонке этим утром, и сходу предложил ему дело. Как в старые добрые времена. Платон отказался.

– Мои друзья из Сибири не часто нуждаются в помощи, – продолжил Улугбек, – и тем щедрее они к тем, кому все-таки случается им ее оказать. А принять груз на границе и доставить в Рижский порт не должно составить никакого труда.

Платон покачал головой:

– Если бы все было так просто, они бы сделали это сами. Нет, Улугбек, извини, но я не хочу возвращаться к этому всему.

– Я бы не стал тебе это предлагать, если бы считал, что дело связано с риском. Не спеши. Не давай мне ответа прямо сейчас. Взвесь все. Реальная тема, надежные люди, а затем – теплые вечера на Елисейских полях. Я слышал, после учебы ты хочешь уехать отсюда насовсем?

– Хочу.

– Даже слишком хочешь, – пробормотал узбек.

– Что не так? – не понял Платон. – О чем ты?

– Жизнь, – Улугбек кивнул в сторону окна, – пытается задавить нас своей серостью, несправедливостью и безысходностью. Но нельзя дать ей сломать себя. У жизни есть и другие, яркие, сверкающие грани. Не тащи на себе из прошлого слишком большой ноши, Платон. Ты должен шагать легкой поступью.

– Как это сделать, когда вокруг вот это все? – Платон тоже посмотрел в окно, за которым торчали серые потрескавшиеся пятиэтажки. – Посмотри на эти улицы, эти лица. Разве здесь можно чего-то достичь?

– Любое путешествие начинается внутри. Вот здесь, – узбек приложил руку к сердцу. – И путь наверх тоже.

Он поднялся и жестом позвал Платона за собой. Вместе они прошли на кухню. Улугбек встал на табуретку и достал с верхней полки настенного шкафа жестяную коробку из-под печенья. Сняв крышку, он протянул ее Платону:

– Узнаешь?

– Не может быть, – Платон не верил своим глазам. В жестянке лежала порванная серебряная цепочка с крестиком и кулоном в виде якоря – все, что осталось от отца-моряка. В день похорон Матвея Платон сорвал с себя эту цепочку и бросил на свежую могилу. – Как?

– Всплыла в одном ломбарде. На все воля Аллаха. Возвращаю.

Платон положил цепочку в карман.

– Помни, где ты был, и знай, где ты сейчас, – сказал узбек. – Прошлым не стоит жить, но и отказываться от него нельзя. Что было, то было.