Эдуард Овечкин - Акулы из стали. 5 в 1

– Мизер втёмную! – объявляет доктор.

– Ага, – говорит старпом, – у нас на курсе так все дебилы делали, которые играть не умели. Так они не дебилами, а отчаянными гусарами себе казались!

– Сей Саныч! Картошку поперемешивайте, если вам заняться нечем!

– Мне всегда есть чем заняться, Андрюха! Но когда я не целуюсь с женой, рот у меня всё равно свободен! Так что опять ты промазал, докторишка!

Раскатали мы, конечно, доктора, как каток улитку, с его мизером втёмную и с чувством выполненного долга объявили перерыв на ужин. Играли всегда на интерес мы своей компанией. И есть тоже старались вместе, когда в каюту не помещались, клали дверь на два РДУ [7] РДУ – регенеративная двухъярусная установка. , накрывали её картами и выкладывали в общую кучу, кто что с собой принёс. Каждый день. И разговаривали. Мы всегда много и охотно разговаривали на любые темы. Спорили, доказывали, смеялись, ругались, обижались и тут же прощали друг друга, чтоб ввязаться в очередной спор, и хлопали друг друга по плечам в порывах искренних чувств.

Не знаю, как думаете вы, но мне кажется, что дураки не умеют дружить годами и не могут находить совместные занятия под длинные разговоры обо всём со смехом, руганью и похлопываниями по плечам долгими зимними вечерами, плавно переходящими в рассвет. Поправьте меня, если я ошибаюсь.

Про матросов хочу пару слов рассказать сегодня. Ну, что матросы? Как и любые люди в определённо взятой группе, они бывают разными. Бывают с неоконченными высшими образованиями, бывают вообще без среднего, бывают башкиры, дагестанцы и гондоны. А ещё, пару раз, правда, всего, у нас попадались даже матросы из Москвы.

Один из них, помню, был каким-то чемпионом по пауэрлифтингу парному (не помню, как это точно называется), и как попал на флот, даже сам толком объяснить не мог.

При довольно среднем росте имел пятьдесят четвёртый размер ноги и какой-то там семидесятый шапки. Девяностые годы, вы же понимаете, тогда на срочную службу, к нам во всяком случае, попадали только те, кого удавалось отлавливать в глухих российских селениях, горах и лесах, которые не знали, что нынче демократия и от армии (а уж тем более флота) давно и модно стало косить. А тут – москвич. Чуть не всем экипажем собрались на него посмотреть, когда его к нам привели в первый раз. Да не, шучу, конечно, привёл его я, так как его назначили к нам в дивизион, а на пирсе нас встречали командир дивизиона Антоныч и командир трюмной группы Борисыч.

– Это ты кого нам привёл? – спрашивает Антоныч.

– Матрос Кузнецов, – говорю, – назначен к нам трюмным!

– А чего он в лыжах? Лето же?

– Это ботинки, – бурчит Кузнецов, а сам улыбается и краснеет.

– А где ты взял такие ботинки? У Олега Попова отобрал?

– Не, мне на заказ в Североморске сшили, у меня нога большая.

– Не, нога большая вон у Эдуарда – сорок четвёртый размер, а у тебя она какая-то аномальная!

– Я знаю, – бурчит Кузнецов, – всю жизнь смеются надо мной.

– Ну, мы не в цирке, поэтому не ссы – смеяться не будем. Специальность у тебя какая?

– Никакой.

– А чего тебя к нам прислали?

– Не знаю.

– А сам откуда?

– Из Москвы.

На минуту повисла неловкая пауза. Повисела и села с нами рядом покурить, потому что чего висеть, как дуре, в одиночестве?

– Из какой Москвы? – уточнил на всякий случай Борисыч. – Из той самой?

– Ну да, а из какой ещё?

– Ну, мало ли там… Кто вас знает.

А у нас до этого тоже был матрос, из МГУ, говорил, только оказалось потом, что это Мордовский госуниверситет, а не тот самый. Поговорили мы с Кузнецовым минут десять-пятнадцать, рассказали ему про тяготы и лишения, посочувствовали его нелёгкой долюшке, а в конце Антоныч резюмировал:

– Ты, конечно, не обижайся, Кузнецов, но в трюмные мы тебя не возьмём. Уж больно ты мягкий какой-то, медленный, а трюмные, понимаешь, они же как Брюс Ли должны быть – резкие и чёткие. Вон, смотри, наши орлы какие чёткие!

Два наших «чётких орла» (два с половиной метра роста на двоих поровну) в грязных ватниках боролись в это время со шлангом приёма пресной воды, ругали его матом и били ногами. Со стороны на орлов они были не очень-то похожи, но Антоныч с Борисычем смотрели на них с такой отеческой гордостью, что сразу было понятно – орлы, и точка!

– Жалко-о-о, – бубнит Кузнецов. – Я на берег не хочу. Раз уж залетел в армию, то на корабль бы.

– Да не ссы, мы тебя интенданту сейчас продадим за банку тушёнки! Ему люди всегда нужны!

– Две, – говорит Борисыч.

– Что две?

– Две банки тушёнки!

– Каждому! – уточняю я, оценивая на взгляд вес Кузнецова.

Продали мы Кузнецова интенданту, все этим вопиющим пережиточным актом рабовладельческого строя остались довольны, включая Кузнецова. А на первом выходе в море Кузнецова приказали снять с борта. Дивизийный замполит сказал, что какие-то там тесты пришли психологические и вроде как всё нормально, но как-то не совсем. Впрочем, как всегда у замполитов. Ну, командир дивизии особо разбираться не стал. Снять так снять.

А Кузнецова-то и нет. И вызывали, и искали – нет его, и всё тут. Штаб дивизии сидит в центральном и вспоминает историю про двух башкиров, которые решили сбежать со службы домой в связи с тем, что демократия наступила, они служить заебались и от губы Нерпичьей до Уфы всего-то полторы ладони по карте. А заодно решает, выпускать нас теперь в море, раз мы матроса проебали, или вовсе в тюрьму всех посадить. Ну, Борисыч его нашёл, конечно, – Кузнецов так хотел выйти с нами в море, что спрятался в пятом отсеке за цистернами мытьевой воды, решив, что его поищут да и пойдут в море. А тут он такой, один из ларца, одинаковый с лица.

– Замполит, – говорит командир дивизии, глядя на красного от стыда Кузнецова, – а вы там точно у себя ничего не попутали? Как может человек, который так хочет в море, быть к морю непригоден?

– Тащ контр-адмирал! – берёт слово наш корабельный зам. – Разрешите взять его в море под мою личную ответственность, б!

– Разрешаю, б! – говорит командир дивизии и заодно подъёбывает нашего замполита с его этой буквой «б» в конце.

И матрос Кузнецов трубил у нас вестовым в офицерской кают-компании, разнося всем суп и котлеты, всё время улыбался и краснел.

А ещё одной осреднённой особенностью наших матрозавров было их перманентное желание отравить свой молодой организм каким-нибудь алкоголесодержащим веществом. За это их нещадно карали и садили в тюрьму. Ну ещё всячески морально унижали, конечно, фразами про то, что восемнадцатилетним дрищам ещё говно через тряпочку сосать положено, а не алкоголь, и всё в таком же духе.

Тюрьма у нас была прямо на борту, и на ней висела бирка «Душевая». В море мы в ней мылись, конечно, но в базе из-за её кафельно-холодно-влажной сущности использовали как тюрьму.