Григорий Громской - Осуждение и отчуждение

«Как же много мечтаний я потеряла!», – пронеслось у Марии в голове.

Она присела на край дивана подле дверного проёма.

«Может, пока мама не пришла, рассказать всё отцу? Пока мамы нет, я ещё могу, наверное, услышать поддержку или, как минимум, нормально выговориться. – Тут её мысли затихли: из-за тревоги у неё часто обрывались раздумья. – Ладно, пойду и расскажу. Главное – лишнего не наплести».

Вдруг её размышления прервал отцовский голос, донёсшийся с кухни:

– Как работа?

– Н-нормально… – запнулась Ранимова. – У тебя как?

– Да тоже, – секунду-другую Александр уже расставлял в зале тарелки и чашки, – правда, сокращать, поговаривают, будут. Надеюсь, всё обойдётся. – Он поставил посуду на стол и подошёл к дочке. – Ах, Машуня моя, как я давно тебя не видел, – Александр сел рядом с ней и заботливо приобнял, погладив её волнистые волосы. Девушке невольно захотелось плакать. – Ты так и не помирилась с Антоном?

– Что? Н-нет. Ты маме не говорил?

– Не-е, ты что. Ты сказала – молчать, я и молчу.

Девушка усмехнулась, они друг другу улыбнулись.

– Ну-с, сударыня, – дурачился мужчина. – Ладно. Пойду на стол накрывать. Поможешь?

Отец поднялся с дивана и покинул залу. Ранимова, опомнившись, со страху живо и громко спросила:

– Пап, можно с тобой поговорить?

– Да, милая, – донёсся баритон.

Мария, тяжело встав с дивана, проследовала на кухню.

Отец будто в небольшой растерянности ходил из одного угла в другой, переставляя блюда с маленького столика на столешницу. Александр точно каждую секунду поглядывал на часы, считая оставшиеся минуты до прихода жены, ибо если она увидит, что тот ничего ещё не сделал, то снова громко накричит. Ранимова села на стульчик. Мужчина любопытно глянул на неё, выжидая, когда та прервёт своё молчание.

– Пап, – решила она ещё раз обратить на себя внимание.

– Да, что случилось? Кислая ты какая-то, – он, заметив тревогу на девичьем лице, отвлёкся от своих дел и, поставив напротив стул, опустился на него.

Девушка растерялась. Она смотрела в пол, а попытки что-либо сказать заканчивались приглушённым нервным смешком. Комната казалась тесной, а майское Солнце – невообразимо палящим. Отец легонько убрал её светлую чёлку и увидел намокшие глаза.

– Я… я сделала аборт. Но… это мой выбор.

Ранимова медленно посмотрела в голубые отцовские глаза. Его взор был беспристрастен. На лице не было ни приподнятых бровей, ни искривлённого ужасом рта.

Вдруг раздался короткий смешок:

– Т-ты, наверняка, шутишь? Верно? – в надежде спрашивал он.

Однако Ранимова промолчала. Глаза постепенно стали наполняться слезами, а брови, приподнимаясь, – выражать немалую боль. Губы чуть дрожали, чёрные угольки зрачков расширялись. Отец, осознав, что чаяний уже не осталось, изменился в выражении лица: брови поползли вверх, улыбка спала, изуродовав физиономию горестным изумлением. Но не прошло и минуты, как мужчина скрыл из виду эту гримасу, потупив голову пред дочерью.

– Я хотела вам всем рассказать, но ты первый…

– Стой. Стой, – вторил он мягким, чуть громким, баритоном, – никто не должен знать. Особенно мама, понятно?

– Л-ладно, – соглашалась дочь.

– Т-ты… ты понимаешь, что ты сделала? А если ты повредила что-то? А если ты заболеешь?

– Что? Нет, ни в коем случае! – звонко отнекивалась она.

– Хорошо… Хорошо. Но когда? Когда ты сделала?

– Несколько недель назад…

– А почему я только сейчас узнаю, м? – чуть вспылил отец.

– Я…

– Ладно мать, но мне почему не рассказала? – перебил Ранимов.

Внезапно их разговор затих. Они хотели что-то друг другу сказать, но по неведомой причине не могли. Девушка, не найдя оправданий, не найдя нужных и правильных слов, от стыда склонила голову, в то время как отец только и ждал, когда его дочь снова поднимет глаза.

– Ты убила его? – через некоторое время уже более мягко задал нелепый вопрос Александр.

Тело Ранимовой вмиг стало содрогаться от девичьего плача. Отцовские глаза намокли. Ранимов, с привычной ему добротой, привстал и обнял её.

– Не бойся, – молвил он, – всё будет хорошо . Я обещаю.

« Всё будет хорошо », – повторялось у ней в голове. Такие наивные и даже простоватые слова, но как же они смогли обрадовать! Эти три слова она, верно, и хотела услышать на протяжении сего мрачного периода жизни, где будущее поистине стало миражом, с каждым днём протяжно и уверенно исчезающим.

Плач Марии был громче, но в его нотах слышалась радость, вопреки сковавшему душу стыду. Ранимова нашла крепкую опору, ещё одно искреннее понимание и более – надежду. Надежду на право жить. А отец, с головою погрузившись в горе своего дитя, без слов принимал ребёнка со всеми его тягостными грехами и уродствами.

– А чей это ребёнок? – неожиданно спросил он.

Мария, услышав это и всколыхнув воспоминания о роковой ночи, пуще разрыдалась.

– Ничего страшного, – молвил клеймящий себя за сказанную глупость отец.

Он гладил её по голове, прижимал к своей сильной груди, которая закроет собою, наверное, весь мир. Прошла минута душевности и великой силы человеческой души, Александр привёл и себя, и дочь в чувства. Он рассмешил её, приободрил. Однако в один момент вся радость исчезла: сквозь закрытую дверь, в коридоре, послышались громкие шаги. Невысокие каблучки вышагивали скорый ритм, что заставил Ранимову вновь переживать. Вот они затихли, послышался щелчок, отец с дочерью вышли настороженно в прихожую и начали ждать вероятной беды. Маша знала этот шаг. Знала этот ритм. Наизусть.

В дверном проёме явилась полная, краснощёкая, пятидесятидвухлетняя женщина со сжатыми от гнева кулаками и пухлыми губами. В её чёрных глазах поблёскивала ненависть. Свалив со своих округлых плеч большую сумку, она, пыхтя, с силой топнула каблуком, будто отгоняя Ранимову от себя, как бездомную кошку. Следом за этой разъярённой дамой вошла сгорбившаяся, мельком поглядывавшая в глаза Марии, худая девушка, что тихонько закрывала за собою дверь. Молодая, с голубыми глазами, материнским носиком, особа жалостно вниз наклонила голову, точно предрекая все дальнейшие события.

– Бесстыдница! Бесстыдница! – орала мать, тыча в Ранимову толстым пальцем, – Да как ты посмела меня опозорить?!

– Галя…

– Не затыкай мне рот! Ты на стол накрыл?!

– Д-да… – не успевал договаривать Александр.

– Так зря! Сейчас всё это в кое-кого полетит!

– Мама… – словно умирающим голосом промолвила сестра.

– Что мама?! Что мама?! – Галина снова топнула ногой. – Так! А ну все быстро в комнату, – она пальцем указала на зал.

Маша сдерживала слёзы, но не могла унять дрожь. Она еле-еле держала голову на плечах – дрожь пронизывала всё тело. Когда они, кроме матери, сели на диван, отец взял вспотевшие ладони девушки. Ранимова вспомнила Кровную, вспомнила её доверительный взгляд и почувствовала себя более уверенной. Напротив Марии сидела, прижав коленки друг к другу, и не поднимая взгляда выше своих ног, Анна.