Михаил Щербенко - QueenSnake

– Ничего себе она постаралась, – сказал Тайлер.

– Она считала меня кем-то вроде древнего героя. Знаешь, как из тех мифов…

– У тебя рис убегает.

– Блять…

*****

– Много же тебе сегодня хочется рисовать, – сказала Хелен, заглядывая ей через плечо. – Бывает с тобой время от времени. Ещё с детства помню.

За окном была уже ночь, Тайлер спал внизу, но она никак не ложилась, просиживая за столом, над которым склонилась зажжённая лампа. Широкоформатный блокнот, который редко открывала в присутствии посторонних, сейчас был распахнут и обнажён.

– Твоё влияние. Ты же меня к рисованию приучила. Говорила, что хороший археолог обязан уметь рисовать, и сама рисовала… фундаменты древних построек, схемы погребений, прорисовки находок. Помню, как в детстве думала, что твои линии такие чёткие, уверенные, и никто не может делать наброски лучше тебя. Рассказывала мне о том, как работает живопись. Помнишь, в нашем путешествии по Франции ты говорила, как импрессионисты вдохновлялись Сеной, о тех скалах в Маннпорте, где рисовал Моне. Я просто не могла не начать после этого. Сначала просто копировала тебя во всём.

– Мне нравится твой стиль. Ты раскрываешься через это. Показываешь то, что словами никогда не говоришь.

Обычно она делала чёрно-белые наброски карандашом, достигнув в этом значительных успехов и научившись работать быстро. Иногда ей хватало десяти минут, иногда получаса, если хотелось больше посидеть над деталями. Лишь изредка бралась за что-то в красках, а после переезда в Америку и вовсе забросила это.

– С красками слишком долго возиться, – говорила она. – Мне больше нравится ловить момент, сформировать композицию, основные черты. В конце концов, игрой с оттенками серого и тенями можно добиться нужной глубины.

– У тебя бывают интересные композиции.

Она листала блокнот, вспоминая, что делала за последние месяцы. Там были пейзажи, большей частью из памяти. Горный рельеф Пелопоннеса, вид на море у Каламаты, конечно, Крит, где больше всего она казалась себе отделённой от мира. Руины башен в горном Уэльсе, скальная арка в Корнуэлле, на пляже рядом с которой они с мамой нередко проводили свои дни.

Хелен утверждала, что она имеет удивительную способность запоминать детали, и почти всё, что видно на её рисунках, так и есть в реальности. Но память – это всегда реконструкция. Это следует помнить.

Ещё там были люди. Она любила рисовать людей. Иногда прямо с натуры делала быстрый набросок, иногда же по памяти или по фотографии, открытой на экране ноутбука. Пара рисунков из зала мистера Робертса, пара зарисовок с улиц Сан-Франциско, когда сидела в кафе во время обеденного перерыва, но большей частью люди из прошлого, те, кто остался позади. Хелен легко опознавала их даже в том случае, когда лица было не разглядеть.

– Это Настя… и здесь она же… а это уже настоящая эротика… Да, ты всё ещё её не забыла… Та девушка, что была твоей соперницей на чемпионате мира. Как же её звали? Твой британский тренер, мрачный мужик… Это, конечно, я… Не слишком ли пафосно смотрюсь? Прямо как Лара Крофт какая-то. Ну, тебе видней… А это наша Александрия собственной персоной. Автопортрет в стиле «мрачный герой неразделённой любви, который смотрит в ночь».

Она редко рисовала себя в человеческом облике. Тот рисунок, о котором говорила мама, был лишь повторением наброска, что сделала в свои девятнадцать и долго хранила то ли как удачное свершение, то ли как отпечаток своей души. Гораздо чаще она рисовала волков, и Хелен, разумеется, сразу поняла, что эти волки – это и есть она, только в иной форме, словно так ей легче открыть свои чувства.

– Эта твоя ликантропия довольно занятна, – говорила мама. – Кажется, в психологии это называется переносом, хотя я не специалист. Словно тебе не слишком комфортно говорить о своих чувствах открыто.

Она не отвечала, лишь медленно пролистывая свои волчьи картины.

Волчица, потерянная в большом городе, она бредёт на переднем плане, а за её спиной высятся очертания Золотых ворот. Зверь на обочине пустого шоссе, тянущегося через степь, будто мир вымер, или же просто эта страна так огромна, что не знаешь, куда идти. Волки, преследующие добычу по снежному насту, как в её снах. Тот самый волк из сказки, что несёт на спине прекрасную принцессу далеко-далеко, и её волосы почти касаются земли, когда он скачет в лунном свете.

– Ты сама говорила, что древние воины отождествляли себя с волками.

– Не заходи слишком далеко. Это всё, о чём я прошу.

*****

Часто отношения между тренером и спортсменом носят особенный характер. В Британии главным её наставником, человеком, который принял её в шестнадцать лет и провёл за четыре года до самой вершины любительского бокса, был мистер Филлипс. Она проводила много времени в зале под его присмотром, он был в её углу во время каждого боя, однако за все эти годы он ни разу не спросил её о личной жизни, никогда в разговоре не проявил интереса ни к чему, кроме дела. Это был профессионализм в чистом виде, и она приняла правила его игры, тоже не пытаясь ни о чём расспрашивать. Ей казалось тогда, что он настраивает её как механизм, машину для зарабатывания очков и выигрывания медалей. Филлипс умел настраивать машины. У него были чемпионы среди мужчин и среди женщин в нескольких весовых категориях. Он работал с лучшими, но по своей привычке никогда не давал собственной оценки, никогда не хвалил по-настоящему. Лишь однажды, в тот день, когда она вернулась в зал после кровавой бойни, стоившей ей Олимпиады, полицейского разбирательства и тюрьмы, он сказал, сидя, как и обычно, на раскладном стуле рядом с рингом:

– Жаль. Ты была лучшей из моих учеников. Выиграла бы Олимпиаду вот так, – он щёлкнул пальцами, – да, прошла бы всех как нож в масле. Жаль, что так вышло.

– Да, жаль, – ответила она и пошла к своему шкафчику, чтобы переодеться.

Тайлер не был её тренером в полном смысле этого слова, и он совершенно не желал придерживаться такого подхода. Он любил рассказывать о себе и не уставал расспрашивать её о прошлом. Поначалу она больше уходила от ответов, но потом всё же смирилась с его тягой к открытости. В конце концов, с каждым разговором они становились немного ближе.

Скоро она узнала, что он родился в Калифорнии, семья его несколько раз переезжала, но потом остановилась в маленьком городке Калистога, вокруг которого раскинулись местные виноградники. Узнала и о том, что родители его часто конфликтовали, а он рос неприкаянным, не желая в полной мере воплощать ролевую модель никого из них.

– Это был тот ещё дурдом, когда мои родители сходились в одном месте, – рассказывал он, сидя за их кухонным столом, пока она сортировала свою еду, ограниченную диетой. – Они были истинным столкновением противоположностей. Мама – из новых хиппи. Не таких оголтелых как старые, но тоже со своими закидонами, типа борьбы за природу, экологическую еду, маленькие машины, что не гадят атмосферу. Творческая натура и, прямо скажу, немного истерическая. Отец раньше жил на севере страны, работал в нефтяной индустрии, у него были совсем другие политические взгляды.