Анна Галанжина - С тобой и без тебя…

Федор Афанасьевич тоже любил своё село. Здесь даже в смутные времена было сравнительно тихо. Расположенное в стороне от дороги, оно в чём-то выигрывало. Думалось, так всегда и будет, но добрались – таки и до него вездесущие партийцы, и нет теперь покоя, и нет жизни.

Подъезжая к своему дому, решил он завернуть к деду Матвею, дальнему родственнику. Хотелось выплеснуть накопившуюся душевную боль. Очень уважал Федор этого мудрого деда. Необыкновенной внутренней устойчивостью веяло от него, – к чему хотелось прикоснуться.

Он остановился у покосившихся ворот дедова двора, привязал к столбу лошадей и толкнул ногой калитку.

Неожиданно сени отворились, показалась внучка Матвея и подружка Надюши – Нюра.

– Заходи, дядя Фёдор. Дед обедает.

Фёдор снял картуз, прошёл в горницу:

– Доброго здоровьица тебе, Матвей Гаврилович!

– И тебе того ж. Отобедай с нами. Давненько не посещал старого, а у меня мочи нет по селу бегать. Ноги совсем держать перестали. И ведь хитрое дело, сидишь дома бездельничаешь, а жрёшь, будто ниву вспахал.

Он налил Фёдору самогона, подвинул миску с отварными грибами, пахнущими чесноком и укропом.

– Давай, Федя, выпьем за нас, дай нам Бог терпения. Каждый день Нюрку гоняю за грибами. Жалко, белые кончились, они мягкие, по моим зубам. Дюже я их люблю. А эти, – кивнул он на миску с опятами, – гоняю по рту, как корова жвачку.

Фёдор накрыл рюмку ладонью, отрицательно помотал головой.

– Неволить не стану. Слышал я про твои буянства. Оно, конечно, негоже. Слабые стали мужики, пить не умеют. Ладно, сказывай, ты ж не мои учения пришёл слушать.

Федор опустил всклоченную голову, заговорил о том, что мучило его последнее время.

Дед неспешно жевал, слушал. Картошка горкой дымилась на блюде, но к ней не притрагивались.

Выговорившись, Фёдор замолчал.

– Да, много люда тиф унёс- зачем-то вспомнил дед. – Помолчал в раздумье… – Твои заботы, Федя, выеденного яйца не стоят. Хочешь замуж девку отдать – отдавай. Иван Макаров не дурак, поймёт, что лучшего варианта ему не найти. Тут ты, Федя, по всем статьям всех обставишь. А с политикой дюже всё путано, сам не знаю, а ты совета просишь. И Бог не предскажет, чего товарищи надумают. В домах каждый день по такому поводу баталии. Вот насчёт дров – другое дело. Тут необходимость. Твоё дело меня доставить, а там я сам нарублю, в руках ещё сила сохранилась.

Не хотелось верить, что тепло уйдёт и настанут темные ненастные дни. В огороде неспешно копались хозяйки, ещё лежали горками пузатые тыквы, кое-где по второму разу зацветали подсолнухи. Желто-багряные листья тихим шелестом опадали на землю. По утрам в низинах проглядывались белые кристаллы лёгкой изморози, таявшие с первыми лучами солнца. Курлыча, пролетел над сонным селом последний клин журавлей.

Воздух звенел от скопившейся в нем духоты горячей листвы и теплых стволов деревьев. Сухие ветки трещали под ногами, отзываясь эхом в глубине леса.

– Надь, я место нашла, – звала Нюра подругу.

Надя обирала ягоды ежевики, которые от прикосновения сыпались на прелую листву. От жары они уже сморщились, но вкус стал только слаще. Она подносила их к лицу и, втягивая глубоко в себя запах, закрывала глаза. Побеспокоенные мелкие букашки спешно покидали свой ягодный приют. Тихонько сдувала их и осторожно, одними губами, брала ягоду за ягодой.

– Хватит, пойдём грибы собирать?

Опят брали, когда уже ничего не оставалось. Любили большие, как лопухи, пластинчатые грузди, в шляпке воронке которых вмещалась банка воды. После засола они напоминали мясо курятины. Царским считался чёрный груздь. Их бочками солили на зиму с ветками укропа и головками чеснока, перекладывая дубовыми листьями. Но такой тёплой осенью оставалось брать только опят, и то после долгого блуждания по высохшей низине.

Нюра заправила под косынку упрямый завиток волос.

– До чего я их не люблю собирать, – жаловалась она подруге. – Пока наберёшь, чесаться начнёшь. Что, утихомирился батька? – поменяла она тему.

– Велел сватов ждать, а на Масленицу свадьбу играем.

– Повезло. Он тебе хоть люб?

– Не знаю… – печально протянула Надя. – То и плохо, что красивый. Женится, гулять начнёт.

– У твоего батьки погуляешь. Такого парня отец ей отхватил, все девки в селе завидуют, а она ещё ковыряется. Не дурак он, понимает, что делает. Была бы ты ему не по нраву, не стал бы он с твоим батькой связываться.

– Ты на меня погляди, – Надюша развела руки.

– Да что, я тебя не видела, что ли? Ты мне очень нравишься: добрая, весёлая и, вообще, очень хорошая…

– Нюр, вспомни, с кем он гулял? С Любкой Двойных, с Веркой Васильевой – красавицы!

– Вот дура так дура. Ты что, не знаешь, – гуляют с красавицами, а женятся на таких, как ты да я. Дед сказал, что из таких жёны хорошие выходят. А он знает, что говорит. По тебе Гришка Авдюхин сохнет, попроси отца, пусть за него тебя отдаст.

– Да ну его, он занудный. От скуки пропадёшь, – Надюша засмеялась. – Да к тому же кумовья. Это и спасает.

– Вот такой ты мне больше нравишься. А то ходишь как в воду опущенная. Радоваться надо.

– Нюра, я о нём мечтать не могла, потому и страшно. Боюсь влюбиться, тогда совсем жизни не станет. Всё прощать ему буду, а он об меня ноги вытирать станет. Не хочу я замуж! Не хочу становиться взрослой! Матушка моя – красивая, дородная, а жизнь у неё не весёлая. Отец её ревнует, считает, что он не ровня ей. А почто женился? Так и у меня. Не ровня я Ивану и буду думать об этом всегда.

Нюра с сочувствием посмотрела на подругу, но промолчала. Так в молчании добрали корзины до верху.

– Теперь дед доволен будет. И чем только жует, они ж как резина.

Нюра изобразила, как дед гоняет по рту грибы.

Надя развеселилась, глядя, как Нюра, словно артистка, живо представляла своего деда. Круглолицая, со смешным вздернутым носиком, золотистыми завитушками волос, спадающими на лучистые глаза. Глядя на неё, хотелось улыбаться. А доброты была необыкновенной, всех старалась обогреть и утешить. Надюша любила её и считала сестрой.

– Надь, скажи, только честно, боишься первой брачной ночи? Я вот дюже боюсь… Представлю, как он навалится… А ещё, говорят, дюже больно. Знаешь, – понизила она голос, будто кто-то мог их здесь услышать, – хочу признаться, только ты меня не выдай, ладно? Однажды случайно подглядела, как Тарас с Варей на сеновале этим занимались. Ужас! Тарас так пыхтел и сопел, что я еле сдержалась, чтобы не заржать. А однажды я за ними увязалась в лес, так Тарас, чтобы от меня отвязаться, поцеловал меня по-настоящему, взасос. Меня чуть не вырвало. А они ржали, дураки. Я плевалась и, обидевшись, ушла от них. А они и рады были, – я потом поняла. А тебя кто-нибудь целовал?