Ребекка Рейсин - Чайный фургончик Рози

– Слушай, ты ведь уведомляешь меня об увольнении за четыре недели, так?

Я киваю.

– Подумай хорошенько. Я серьезно, не пори горячку. Жак пока не будет искать тебе замену, даст месяц на размышления, а сам пока поработает в одиночку.

Жак – знаменитый шеф-повар, и ждать в подвешенном состоянии моего решения ему явно не понравится. Работать с ним – то еще «удовольствие». Я вечно выполняю его обязанности, пока он чинно гуляет по залу, а потом возвращается и выкрикивает заказы, сдабривая их ругательствами. Я взошла под его начальством, поэтому друг к другу у нас теплится некое уважение. Эго у Жака, конечно, размером с «Титаник», но зато он позволяет мне менять меню и не ограничивает на кухне, хотя лавры любит забирать себе.

– Спасибо, Салли. Я это очень ценю, но, знаешь, я уже все решила. Можешь начать искать мне замену.

Не буду юлить и врать. Им нужен сушеф, и как можно скорее. С Жаком, может, у меня и напряженные отношения, но я не хочу, чтобы из-за меня страдал остальной персонал, выполняя еще и мои обязанности.

Салли обнимает меня так, что ребра трещат, и отпускает на кухню – принимать поставку продуктов и делать заготовки. Надеюсь, повара не начнут шнырять возле меня с расспросами… Хоть я и уверена, что все уже обменялись сплетнями о том, что случилось между мной и Каллумом.

Такая вот кулинарная жизнь.

Воскресная смена выдалась на удивление спокойной, и я даже вернулась домой раньше обычного. Теперь у меня есть время обдумать свое ненормальное поведение: как можно бросить работу из-за внезапной прихоти?

Мой телефон нещадно атакуют сообщениями. Вот одно из них:

Милая, этот козел и правда так поступил? Ответь, пожалуйста. Кимми

Я все пыталась вспомнить, кто такая Кимми, и не преуспела. Потом мне пишет Лерой – кажется, какой-то коллега Каллума.

Увольняешься, а? Замолвишь, что ль, за меня словечко перед Жаком?

В общем, все сообщения однотипные. Народу хочется узнать ситуацию изнутри, то есть от меня. Никто не предлагает утопить мои печали в алкоголе или принести тортик, чтобы я заела страдания. А они ведь все повара!

Стервятники, чтоб их. Им нужны либо свежие сплетни, либо моя должность.

Я стараюсь не думать об этом слишком много, но получается не очень. В любом случае, я все еще отлично придумываю планы, этого у меня не отнять. Значит, пора задуматься о своей новой жизни… Уделяя внимание тому, как лучше не поступать. Я записываю разные варианты развития событий и останавливаюсь перед «что делать, если обрушатся небеса». И осознаю: понятия не имею, что делать и куда идти, когда я уволюсь.

Мне страшно, но вместе с этим ко мне приходит ощущение свободы.

Никто просто так не отказывается от работы сушефом в самой «Эпохе», только если они не выиграли лотерею или не обручились с королевской особой. Я смакую эту мысль с улыбкой на лице. А ведь никто от меня такого не ожидал – включая моего (уже можно звать его бывшим?) мужа.

На кухне поговаривали, что я буду работать все больше и больше с таким безумным рвением, что начну выполнять работу сразу троих человек, пока не превращусь в старую каргу. Тогда им бы пришлось насильно утаскивать меня из кухни, пинающуюся и выкрикивающую ругательства. Ничего нового.

Вино помогает очистить разум и мыслить ясно. Я смакую напиток с насыщенным вкусом; в конце смены Салли вручила мне шираз со словами: хорошего выходного, но обдумай все еще разок.

Необъяснимым образом бутылка уже пуста, и я вооружаюсь чем-то дешевым из собственных запасов. Просматриваю блоги в стиле «живи моментом», «измени свою жизнь» и всякое такое в надежде найти вдохновение или набраться идей.

Попивая вино, я читаю историю за историей о волшебных изменениях, о том, как люди поставили на кон все. О семьях, которые забрали своих детей из школы и стали путешествовать. Об одиноких девушках (прямо как я!), которые побросали половники и сами встали за руль своей жизни. Список бесконечен: передвижные фургончики с едой, дома на колесах с керамическими изделиями, странствующие музыканты, ремесленники, которые изготавливают украшения, сидя на пляже, продают их и едут навстречу солнцу. Я трясу головой. Столько людей живут так, как им хочется, себе в удовольствие…

Могу ли я так же? Вряд ли.

Но посмотреть-то на цены фургонов мне ничего не мешает, правильно? Я же не покупать собираюсь, а так, взглянуть одним глазком. Да даже если я решусь на такую жизнь, мне понадобятся месяцы, чтобы все изучить и подготовить. У меня квартира, вещи, надо разобраться с деньгами… Я словно в тупике. Люди очень любят строить самим себе клетки, да? Я отхлебываю еще вина, размышляя, как теперь найти к ней ключ…

Следующим утром я просыпаюсь с невыносимой головной болью. Словно вторя ей, надрывается дверной звонок. Вот так и пошел прахом мой долгожданный, единственный выходной, когда я могу отдохнуть и поваляться в постели. Виноваты в этом я, невообразимое количество вина и тот, кто считает нормальным заявляться в мою квартиру в – бросаю взгляд на часы – едва восемь утра. За такое должна статья полагаться… Я отчитываю себя за то, что выпила столько красного вина на пустой желудок. Что тут поделать – я не привыкла готовить на одного человека.

Звонок не унимается. Это, должно быть, Каллум! Пришел раскаиваться за содеянное, извиняться, просить принять его обратно вместе с извиняющейся улыбкой и длинными рыжими патлами, за которыми он может спрятаться. А я позлорадствую и отправлю его восвояси!

Я вылетаю из кровати, мир крутится вокруг своей оси. Да сколько же я вчера выпила? Лишь бы не опуститься до жизни, в которой я все пропью и буду петь в пустую бутылку из-под вина, как в микрофон, для импровизированного концерта. Некое воспоминание со вчерашнего вечера приобретает очертания; кажется, я пела и кривлялась перед собственным отражением в окне. От этой мысли мне становится плохо, а от оглушительного дверного звонка – еще хуже. Я бегу открывать.

Встаю перед дверью и опираюсь на стену, чтобы не потерять равновесие. Плохо, что я ни зубы не почистила, ни обезболивающее не приняла… Я торопливо приглаживаю беспорядок на голове и открываю с ликующим лицом.

Это не Каллум.

И еще я понимаю, что стою без лифчика, в майке и старых тренировочных штанах Каллума, настолько огромных, что выпирает пах. Вид, скажем прямо, неподходящий. Я натягиваю улыбку, пряча за ней неловкость, и хватаюсь за вешалку слева; нашариваю куртку, не прекращая задаваться вопросом, кого это в такую рань принесло, и накидываю ее на себя.

– Извините, не планировала встречать гостей.

На лице пожилого мужчины мелькает смятение. Он одет в джинсы и потертое полупальто, а на лице доброжелательная улыбка. На лондонца он не похож – слишком мягкие черты, открытое и дружелюбное лицо, словно у любящего дедушки.