Юлия Лим - И все небо для нас

– С волонтерами, – подсказывает дядя.

– Да! И какой-то человек нашел ее на вокзале. Она там ночевала и хотела уехать в длугой голод. Мама плакала и обнимала ее, а потом дома так кличала… Мне было очень стлашно.

Дыхание сестры учащается.

– Посмотри на меня, малышка. – Дядя вдыхает, поднимая руки, и выдыхает, опуская их. – Повторяй за мной.

Мила жестикулирует и дышит, шмыгая носом. Понемногу она приходит в себя, а я размышляю, что всего два года назад поступила как неразумный ребенок и вскоре после этого мама заболела…

Не хватает воздуха. Беру со стола пакетик сока и выхожу на улицу. Вставляю трубочку, гневно втягиваю напиток. Яблочный вкус скользит по языку и исчезает в пищеводе. Слишком быстро выпила, даже удовольствия не получила.

Я думала, что сестра этого не помнит. Я тогда хотела просто избавиться от прицепа, с которым изо дня в день возилась четыре года подряд, будто сама была молодой матерью. У детских нервов тоже есть свои пределы.

Сминаю пачку сока, выкидываю в урну и возвращаюсь. В кошельке осталась мелочь, на карточке давно ноль.

– Вела! – кричит сестра на всю заправку.

Оборачиваюсь. Она радостно машет, а на голове у нее розовая шляпка.

– Смотли, что мне дядя Тиша купил!

Как же хорошо быть ребенком. Никаких проблем, только счастье и подарки.

– Хочешь, куплю и тебе что-нибудь?

– Нет уж, спасибо. У меня кепка есть. – С вызовом поправляю козырек и иду к столику. Подхватываю рюкзак, наскоро смахиваю туда оставшиеся пакетики с чипсами и орешками. Надолго не хватит, но будет чем перекусить, если Хоббит проголодается.

– Не хочешь поговорить о побеге? – тихо спрашивает дядя.

– Нет.

Волосы прилипают к шее и щекам. Кепка влажная от пота. Зря выкинула те шорты в начале лета, сейчас бы легче перенесла липкую жару.

Промзона заканчивается, и теперь мы идем у дороги. Скоро окажемся на трассе и двинемся по обочине, стараясь не скатиться в кювет или не споткнуться под колеса проезжающих мимо машин.

Налетает долгожданный ветерок. Прикрываю глаза, наслаждаясь моментом. Кроны деревьев шуршат, приветствуя горе-путешественников в своих краях. Ненадолго становится легче дышать. Чем ближе к трассе, тем больше машин поднимает пыль, а грозно гудящие фуры обдают выхлопами. От них слезятся глаза и скребет в горле.

– А почему мы не едем на автобусе? – спрашивает Мила.

Мысленно поддерживаю ее. Разве есть смысл тащить детей по пеклу? Неужели дядя настолько бедный?

– Долгая прогулка укрепляет дух, – бодро отвечает Тихон.

Мила разочарованно стонет, а я ворчу:

– Зачем укреплять дух в такую жару?

– Чтобы отпустить печаль.

Ускоряюсь, гневно отшвыривая кроссовками песок. Камешки отскакивают то на дорогу, то в кювет.

«Отпустить печаль» – так теперь говорят о смерти близкого человека?!

Останавливаюсь и стучу мыском кроссовки по обочине. Нужно что-то ему высказать. Просто не могу молчать, когда взрослые несут чушь.

– Мне это не нравится, – поворачиваюсь к дяде.

– Что?

– Ты, твое поведение и твои слова. Ты какой-то… пустой.

Тихон не отвечает и уводит Милу вперед, проигнорировав меня, и тогда я выкрикиваю:

– Как сосуд! Ты пустой сосуд!

Он снова не реагирует.

Обгоняю их с сестрой, задев дядю плечом, и преграждаю путь. Солнце за его спиной садится, окрашивая желто-розовым небо, деревья, дорогу и машины.

– Скажи правду: почему ты нас забрал? Тебя никогда не было рядом, ты не интересовался ни маминой, ни нашей жизнью. Так какого хр… черта ты о себе возомнил?

Мила легонько дергает Тихона за руку. Он переводит взгляд с меня на нее.

– Почему тебя не было с нами? – внезапно сестра поддерживает меня.

В груди все распирает от гордости. Вот что значат кровные узы.

– Ваша мама не хотела, чтобы мы вмешивались в ее жизнь.

– «Мы»? – уточняю я.

– Долгая история.

– Что ж, торопиться некуда. – Обвожу ладонью дорогу, уходящую вдаль, и с вызовом смотрю дяде в глаза. – Раз мама молчала, ты должен взять на себя ответственность и просветить нас.

– Да! – поддакивает сестра.

– Хорошо. Но останавливаться не будем.

Перехватываю руку сестры, пока она замешкалась, и встаю ближе к дороге. Если уж кто-то из водителей решит вылететь с дороги, то сначала ему попадусь я и только потом Мила.

Дядя идет позади и рассказывает историю, словно чтец.

– Наша мама не разрешала Наде выйти замуж…

Как-то не верится. Мама была особенной, даже когда болела. Даже в последние дни, когда едва шевелилась и еле произносила слова, ее окутывало ангельское мерцание.

Сейчас я жалею, что иногда ненавидела ее и говорила гадости. Маме не повезло. Отца я никогда не видела и сильно удивилась, когда мама сообщила, что ждет ребенка. Я тогда спросила:

«Зачем ты посадила в живот кого-то еще?» Хоть мне и было девять лет, я мало общалась со сверстниками и не знала, откуда и как берутся дети. А через год узнала о детях столько, что решила: в ближайшие лет тридцать о своих точно не задумаюсь.

– Тогда Надя сбежала в первый раз. Мы с отцом нашли ее и вернули домой. Отец запер ее в комнате и не разрешал выходить без сопровождения. Из-за этого Наде пришлось перейти на заочное обучение.

– Неужели папа был каким-то плохим? – спрашиваю я.

Дядя пожимает плечами:

– Я его не видел.

– Как и я, – фыркаю. – Похоже, ему хорошо удается скрываться. Может, его и не существует вовсе?

– Кто знает. – Дядя, взглянув на Милу, ласково говорит: – Можешь закрыть ушки, солнышко?

Мила, кивнув, прикладывает руки к ушам.

– Потом оказалось, что Надя беременна. Отец запретил ей рожать. Сказал, что отвезет на аборт и не выпустит из дома, пока она не забудет о женихе и ребенке.

Лицо горит, глаза слезятся. Щиплю себя за бедро, злюсь, и слезы высыхают. Тихон поворачивается к Миле и жестами показывает, что можно больше не зажимать уши.

– Сбежав во второй раз, Надя переехала в другой город и оборвала связи с семьей. Вот и вся история. Семейная ссора.

Снимаю кепку и даю ветерку поиграть с распущенными волосами. Жара понемногу спадает, вечерняя тень холодит разгоряченную кожу. Убираю кепку в рюкзак, собираю волосы в тугой хвост.

Раньше мама заплетала мне косу. Когда она только училась это делать, некоторые волоски выдергивались, некоторые рвались, но потом мама приноровилась, а мои волосы стали густыми и непослушными. Сколько бы раз я ни причесывалась, они все равно походили на распушившуюся от времени веревку. И тогда мы выбрали единственный сносный вариант: день через два она заплетала мне волосы, и я гуляла, спала и даже купалась с тугой темно-русой косой.

Миле достались тоненькие, золотые волосики. Интересно посмотреть на нее, когда она вырастет и решит, что длинные ломкие волосы – плохо и что их нужно немедленно укоротить.