Максим Кантор - Учебник рисования. Том 1

Существуют четыре метода приготовления палитры. Первый – это расположение цветов по спектру, разбег красок от желтой до фиолетовой, подобно тому, как мы наблюдаем это в радуге. Адептом такой палитры следует считать Сезанна; такой спектр принято усиливать белой и черной красками, не вполне считая их цветами. Второй метод – расположение красок по контрастам. Здесь каждый цвет уравновешивается неразлучным противником: красный – зеленым, оранжевый – голубым; черный и белый в данной концепции принято считать цветами. Корифей подобного метода – Делакруа, он считал, что подсмотрел его у Веронезе. Третий метод – аранжировка основного цвета его подобиями. На этот метод намекает Гоген в известном совете, данном Ван Гогу по поводу подсолнухов, – «усиливать желтый желтым, а тот, в свою очередь, еще более желтым». Этот метод позволяет цвету раскрыться не через столкновения, а через созвучия. Четвертый метод – приготовление палитры на случай, без системы. Замысел и пристрастия диктуют выбор цветов. Палитра в данном случае не представляет концепцию, но является отчетом о страстях художника. Такова палитра Рембрандта, не употреблявшего синей краски.

Есть школа, учащая работать попеременно с двумя палитрами. Художник держит вторую (как правило, более контрастную) палитру про запас и, исчерпав выразительность первой, переходит ко второй.

Распространено мнение, будто краски соответствуют чувствам. Так, принято считать, что красный – цвет страсти, синий – цвет медитации, белый – цвет невинности и т. д. Равным образом на особое предназначение каждой краски указывает и принятая в христианском, например, искусстве символика цвета. Трудно оспорить простой факт, что разным человеческим настроениям или страстям созвучны разные цвета. В контексте сказанного любопытно звучит правило «никогда не смешивать более трех цветов – выйдет грязь».

Тот, кто владеет палитрой, владеет своими чувствами.

Когда мальчики гуляли на пустыре, они снимали с себя пионерские галстуки, комкали их и засовывали в портфели. Они делали так не потому, что презирали советские порядки – к тому времени советские порядки уже умерли, пионерская организация доживала последние дни. Просто без пионерских галстуков мальчики казались себе взрослыми. Пустырь начинался сразу за школьным двором; мальчики после занятий вылезали через дыру в заборе и шли по заросшему репейником пространству. Они говорили, как взрослые, не перебивали друг друга и внимательно слушали. Эти мальчики много читали и, как бывает с детьми, верили во все, что написано.

– Ты патриот? – спросил один. Слово «патриот» прозвучало как оскорбление. В те годы «патриотами» именовали себя те, кто не хотел двигаться к западному прогрессу. Все свободомыслящие люди называли людей косных «патриотами».

– Я считаю, что мы три раза спасли мир, вот и все.

– Кто это – мы?

– Русские, понятно кто.

– Мы спасли мир? Мы его замусорили! – и мальчик поддал ногой консервную банку.

– Три раза спасли, зачем спорить.

– Русские спасли мир! Это лагерями, да?

– Нет, не лагерями, а русскими солдатами.

– Когда же это? – горячился мальчик. – От кого же это? – два раза он про себя насчитал, вернее, понял, что имеет в виду собеседник, а третий в голову не шел.

– Татары, французы, немцы.

– Ты с ума сошел? От Наполеона, что ли, спасли?

– От Наполеона!

– А зачем было от него спасать? Нечего сказать, удружили! Он герой, гений!

– Хорош гений, полмира кровью залил.

– Он свободу нес! Демократию! Прогресс! Крепостное право отменить хотел!

– Москву сжег, спасибо за такой прогресс.

– Москву сами русские сожгли! Наполеон бы этого не допустил. Если хочешь знать, он собственноручно расстреливал мародеров.

– Не очень ему это помогло: мародеры на Смоленской дороге себе ни крошки на обратный путь не оставили. Только я думаю, он лично своими ручками ничего не делал.

– Наполеон был лично очень храбр. Помнишь Аркольский мост? Как он бросился под пули!

– Он тогда императором не был. А как стал императором – бросаться перестал.

– Наполеон – воплощение мирового духа! Это Гегель сказал. Ты читал Гегеля? – небрежно спросил мальчик своего одноклассника. Сам он на такие вопросы отвечал утвердительно, а если интересовались подробностями, говорил, что книжку еще не дочитал до конца.

– Не читал, – сказал другой мальчик, – а надо?

– Если историю хочешь понять – обязательно. Вот, например, Гегель пишет, что Наполеон – носитель мирового духа.

– Чтобы дух нести – ему армия нужна, так получается?

– В девятнадцатом веке мировой дух воплотился в Наполеона. Мировой дух – он все время где-то проявляется. Гегель увидел в окно Наполеона и сказал, что это мировой дух сидит верхом на лошади.

– А что мировой дух еще делает? На лошади сидеть всякий дурак сможет.

– Гегель говорил: смеяться над великим – привилегия лакея. Только от этого ни ума, ни знаний не прибавится. Наполеон воплощал историю – в этом его великая задача.

– Ну и воплощал бы у себя дома.

– Не мог он дома сидеть, потому что мировой дух должен действовать. История движется, потому что идет шествие мирового духа. У Гегеля написано про страны, которые в историю попали только потому, что в них пришел мировой дух.

– История, она что, только с кавалерией передвигается? Прямо танец с саблями какой-то! Может, и не надо такой истории? Гитлер, он тоже воплощал историю, да? Мировой дух на «мессершмитте»?

– При чем здесь Гитлер! Гитлер – палач. А Наполеон нес дух свободы.

– Я разницы не вижу! Что тот, что этот – мы никого не звали! У нас своя история, нечего соваться. И знаешь, по-моему, наша история без Гитлера с Наполеоном была бы лучше.

– Если бы ты Гегеля читал, то глупостей бы не говорил, – сказал мальчик высокомерно. – Мировой дух на месте стоять не может. Ему надо познать себя.

– И ходит он по миру, как привидение?

– Почитай Гегеля, там все сказано.

– Не стану. Я вот «Гамлета» читаю.

Поскольку взрослых рядом не было и никто не мог сказать мальчикам, что в принципе это одно и то же и самопознание духа завершается в пьесе поголовным истреблением участников, то есть концом истории, – то мальчики остались каждый при своей книжке. Философический мальчик глядел на беллетристического мальчика свысока.

– По-твоему, история – это что такое? Скажи, если можешь.

– Как «что»? Все. Все, что с нами происходит, и есть история. Тебе пару поставили за контрольную – вот и история. Пошли гулять – опять история. И то, что Наполеону вломили, – тоже история.

– Ничего ты не понимаешь. Это – случайности, никому и не интересные. Мелкие подробности – это истории все равно. История – это движение духа от страны к стране, по континентам. Вот ты, скажем, чем объяснишь, что в Китае нет истории?