Ксения Скворцова - Мэтт, которого нет

Я жмурюсь и представляю, что у меня есть дом, камин, на столе – вкусный рождественский ужин, нарядная елка и снеговик с носом-морковкой за окном. Я представляю, зная, что эта мечта – невозможная.

У меня никогда не будет счастливого детства. Хотя бы – просто спокойного.

Я чувствую.

Ведь когда я открываю глаза, то оказывается, что никуда я не убежала. Все так же сижу на ступенях подъезда с бывшей коробкой из-под печенья на коленках. А рядом – а рядом сестра.

И она с заботой вытирает с моего лица воображаемую слезинку. Если бы я умела плакать, то ни за что не показала слезы ей. Она же издевается надо мной, прикрываясь любовью.

– Е… ле… на, – слоги вылетают из меня и залетают обратно. – Отпусти… отпусти меня.

– Не хочу, – сестра добродушно пожимает плечами: – Я же так люблю тебя.

И тяжелыми цепями, а не руками, она обнимает меня, стискивает, душит. Наверное, забыла, что я уже мертва, и с удовольствием сделала бы это во второй раз…

Так.

Что?

Мне больно. Очень-очень больно. Я будто вновь чувствую, как трещат мои несуществующие кости, как застывает кровь и замирает сердце. Это – знакомая боль, такую не забудешь. Смерть не забудешь.

Кто это со мной сделал?

– Помнишь, у тебя появились новые подружки, когда мы перешли в новую школу? – Елена не дает вырваться, гладит по голове и целует в макушку. Я – свежевыловленная рыбка, глупая рыбка, которая самовольно проглотила крючок и бьется теперь, и рвет рот, но, несмотря на страдания, никогда не вернется в свой спокойный водный мир.

– Да. Помню, – я не слышу себя, но отвечаю. Как ей не ответить, если она хочет? – Я очень хотела друзей. Но из-за тебя нас везде дразнили и выставляли на посмешище. Единственный раз в жизни мне повезло и сбылась моя мечта, и со мной стали общаться не потому, что от меня нужна была домашка, запасная ручка или взять в долг на обед в столовой, а потому, что я была кому-то интересной и даже родной.

Она тянет меня за волосы, улыбаясь во весь рот, трясет, трясет и бьет:

– У тебя есть только я. Только я люблю тебя больше всех. Не смей предавать меня. Ты хочешь, чтобы мне было плохо?

– Нет, я люблю тебя, сестренка, люблю, мне не нужен больше никто! – я кричу, но шепотом. Потому что у меня больше нет голоса. У меня его украли. Как жаль, что я все поняла слишком поздно.

– Как тебе не стыдно так поступать со мной… – Елена цокает языком: – Но ты же моя сестренка. Мы должны мириться с недостатками близких и принимать их такими, какие они есть.

И отпускает меня. Но я больше не чувствую земли под ногами.

– Да, конечно, – говорю я ей, а она отворачивается и говорит о том, какая я плохая, но она готова это терпеть ради нашей дружбы. А я – я смотрю на призрак сестры и понимаю, что та самая черта, за которую нельзя переходить, была давным-давно ею пройдена.

Я беру коробку с посланиями из реального мира и, скомкав их, проглатываю. Забываю о Елене, о своей наивности и вижу, как красивый, но такой же одинокий, юноша, сочиняет песню. У него в комнате гирлянды, плакаты с «Мельницей» и той-терьер на коленях. Он перебирает струны гитары и вкладывает в музыку всю свою душу.

Я вижу эту картину – и не хочу думать, почему он выкинул свою работу в мусорный бак. Пусть правда будет другой. Пусть в моих фантазиях он опубликует песню и станет любимым исполнителем каждого человека на этой планете…

Итак, чужие истории – единственное, чем я дышу. Единственное, что у меня не отнимет сестра.

Пожалуйста, если кто-нибудь слышит эти мои мысли, спасите меня от нее.

Измененное состояние сознания проходит – Кир бьет Мэтта по щеке. Приливает кровь. Мэтт прижимает ее ладонью и смотрит на друга взглядом: «Я опять начудил?»

– Мить. Ты нормальный? Я минут пять до тебя докричаться не мог. Ты зачем-то привел меня сюда, в это безлюдное поле, а потом просто смотрел перед собой, не моргая и ни на что не реагируя. И в обморок не упал вроде, но я не знал, что и думать… Ну ты и чудила!.. Я тебя как-то больше побаиваюсь теперь, честно тебе признаюсь.

Мэтт криво улыбается. На самом деле ему очень обидно. Он, конечно, странный, но всерьез никому не навредит. Плохо, что приходится людям это доказывать. Они говорят про то, что он жуткий, вроде бы и в шутку, но…

Надо учиться ладить с этим миром. Надо изо всех сил постараться!

На удивление самому себе, на этот раз Мэтт, хотя и не совсем осознает, что он сам чувствует, но понимает, что от него хотят услышать. Оказывается, очень полезное ощущение:

– Извини, Кир. Прости. Я не хотел тебя напугать. Наверное, это все из-за нервов. Ты же знаешь, какой я… Я ценю, что ты рядом, несмотря ни на что.

Кир – солнечный лучик в убогом школьном мире – усмехается и дружески бьет Мэтта по плечу:

– Полностью готов к покушению на мою жизнь.

Вот он, Кир. Ни черта на самом деле его не боится, просто задирается, вот и все. И не нужно обижаться. Да, хороший у Мэтта друг. Друг… Единственный и настоящий.

Вина слезами льется из глаз. Опять, опять слезы. Ладно, перед другом плакать нестрашно. Он не засмеет. Наоборот, обнимет, погладит по спине, спросит: «Ну что ты, ну что ты… Все же хорошо, да? Смотри, вот ты сегодня показал учителям, что ты – личность. Что ты не заслуживаешь того отношения, с которым к тебе… ну… относятся. Хах.. А ребята – они не злые, что смеются над тобой. Просто им нужно на ком-то сорвать свою злость, понимаешь? А ты себя никогда не защищал раньше. Ты добрый, Мить. Слишком добрый».

Кира слова – да будь они правдой. То есть, может, Мэтт ему и кажется добрым. Но разве добрый человек оставил бы друга в беде, а именно так он и поступил, сбежав со школьной драки, оставив Кира одного? Но разве добрый человек выводил бы на эмоции тетю Люсю, прекрасно осознавая, что ей и так нелегко? Разве добрый человек лишил бы ее прекрасных голубей, еще когда был совсем ребенком?

Как же хочется вернуться в прошлое. Изменить все. Когда там уже, черт возьми, изобретут эту дурацкую машину времени!

* * *

Ветер доносит прошлого шепот:

– Ну, может, изменить прошлое ты и не изменишь. А вот окунуться в воспоминания – это устроить можно. Пришло время вспомнить о Вере. Обо мне. Прошу прощения, что такую милую сцену дружбы я прерву. Поверь, ты вернешься в это же мгновение, но пройдут годы. И ты будешь уже совсем другим. И, возможно, понимая себя лучше благодаря вновь прожитым воспоминаниям – увидишь, куда идти?

– Что ты такое, Вера?

Вопрос звенит в пустоту. Глаза не видят, тело не чувствует. Есть только тьма.

– Это хороший вопрос, Мэтт. Надеюсь, ты на него еще ответишь, только вот сам.

Бодрый детский голос сейчас внушает больше страх, чем доверие. У Мэтта волосы становятся дыбом. Он чувствует, что кто-то сжимает его ладонь. Кто-то холодный и бесплотный. Как ветерок подул, но это, черт, совсем не ветерок…