Марина Зейтц - Цена потери. Повесть

Представьте парочку – поджарая цапля рядом с рыхлой курицей. Бескомпромиссная активистка, всегда знавшая верный ответ и пассивная мямля, без конца взвешивающая «за» и «против». Крайности сходятся – если в них есть некие незаполненные пустоты, зоны физического и душевного вакуума, только это должны быть действительно полярные особи. У нас не наблюдалось ничего общего – полярность была налицо, и в то же время… Было что-то, соединяющее! Иногда случается так, что жизнь делает схожими судьбы людей, отмечая их трагической печатью. Мы обе были обречены терять.

Конечно, ничего такого мы тогда не понимали и считали, что в нашем союзе у каждой -своя роль; и как нельзя ведущим актерам без помощи второстепенных персонажей, а героям второго плана нечего делать без главных, так и нам не обойтись друг без друга. Кто был «второстепенным персонажем», а кто «ведущим» – догадайтесь сами.

Я иногда ловила себя на том, что с завистью поглядываю на свою уверенную подругу. Лида, несмотря на колючие локти-колени выглядела невозможной красоткой! Каждый суставчик ее тощего тела был гибок и изящен… Длинная шея с выступающими позвонками казалась по-детски незащищенной, однако довольно широкие плечи добавляли воинственности в ее облик и наводили на мысль, что в защите-то она, как раз и не нуждается. Прибавьте сюда дерзкую выразительность глаз под каштановой лохматой челкой, губы естественного вишневого цвета, короткий упрямый носик – и получите ее тогдашний портрет. Неловкость движений и угловатость фигуры только добавляли «изюминки» этому противоречивому созданию.

Надо ли говорить, что я, напротив, ничем не привлекала внимания – все заурядное, неброское: серые глазки под бесцветными бровями, тоненькие губки, зато щеки пухлые-пухлые, и розовые, как после бани. Херувим-переросток с пушистыми косичками, уложенными вокруг головы.

Нельзя сказать, что я успевала по всем предметам хуже подруги, однако она постоянно меня опережала, производя на преподавателей всегдашнее неотразимое впечатление. Весь ее облик искрился энергией так, что иногда казалось: в ее, вечно взъерошенных, волосах призывно посверкивают электрические искры.

«Я все знаю, спросите меня! Не смотрите на эту дуреху, она двух слов не свяжет, а если свяжет, то кому это надо. Лучше, точнее, яснее и без запинок могу только я, Лидия Воронцова!» – примерно такие импульсы посылала она при помощи магнетических разрядов. И профессора, старые матерые лисы, сдавались и ставили ей сплошные «отлично». О молодых преподавателях и говорить нечего, они только вздыхали, будучи осведомлены о твердых моральных устоях этой студентки.

Лида проживала в общежитии, а я – в деревянном доме на Малой Охте, в малюсенькой квартирке с рассохшимися полами, под самой крышей узкого строения, уцелевшего при артобстрелах. Да нас немцы почти и не бомбили – наверно, за незначительностью… Не замечали.

Жизнь моя в те годы была довольно-таки однообразной и потому я часто бывала в общежитии у Лиды и даже иногда оставалась там ночевать. Вахтерша тетя Шура, старая знакомая моих родителей, жалела меня и закрывала глаза на нарушения режима. А я выигрывала во всех смыслах: не нужно тащиться по утрам в такую даль из дома на трамвае, набитом усталыми людьми – раз! Можно пообщаться с однокурсниками – два, а если удастся полакомиться чем-нибудь вкусненьким – будут все три и даже «тридцать три» удовольствия. Так когда-то бабушка шутила: «Вот тебе все тридцать три удовольствия!»

Студентам приходили посылки от родни, проживавшей в каком-нибудь уютном сельском гнездышке – и учащиеся тащили с почты тяжелые фанерные ящики с косыми строчками синих адресов. Фанерные крышки были прибиты маленькими гвоздочками, эту фанерку надо было подцепить ножом и тогда гвоздики вылезали из деревянной планочки, выпуская наружу одуряющий аромат яблок «белый налив» и домашнего сала. Я была «жертвой блокады», меня жалели и иногда угощали.

Лида тоже получала такие посылки, в основном яблочного содержания, но делилась со мной редко, а просить я не умела. Так порой и сидела, слушая сочный хруст твердой «антоновки» вперемежку с душевными излияниями дорогой подруги. Конечно, Лида периодически спохватывалась и отсекала мне половинку широким ножом, синеватым от сока многих разрезанных им яблок…

Зато подруга охотно оставляла меня на ночь – соседка часто отсутствовала, кровать пустовала, а Лиде было скучно.

От Лидочки я узнала многое, что показалось мне не столько даже удивительным, сколько ужасным… Вероятно, моя неразговорчивость, какая-то жизненная апатичность и замедленные реакции на все, кроме еды, включая сложную историю Лидиной жизни, внушили ей, что я не опасна. А может, второстепенный герой для того и нужен, чтобы, затаив дыхание, слушать монологи? Бурно реагирующему собеседнику подруга может и не доверилась бы…

Из ее рассказов я узнала, что Лида приехала в Ленинград, удивительно быстро восстанавливающий свои улицы и здания после бомбежек, издалека. Учиться в столице у нее почему-то не получилось, а здесь везде был недобор студентов – отличницу и активистку охотно приняли. Сейчас это слово может быть и непонятно, но тогда «активная жизненная позиция» очень ценилась. Это означало, что такой человек не подведет, будет сначала думать о Родине, а потом о себе; поставит общественные интересы выше личных и протянет руку помощи. Последнее к Лидочке, правда, не очень относилось.

– Я издалека приехала, – вздыхая, возвещала она, протирая салфеткой темное лезвие яблочного ножа, – с периферии, из самой что ни на есть провинции!

Хотя ее родной город где-то там, в Сибири – чистенький, зеленый, выбегающий широким проспектом к берегу полноводной реки, был очень красив и даже знаменит.

– Нет, ты, Маша, не понимаешь! Я с детства этот город не любила, и не зря! Оттуда все мои беды и пошли.

…

У меня было хорошее воображение – я ясно видела и уютные тенистые улицы, и небольшую, мощеную булыжником площадь, и Лидин дом, весь в маленьких солнышках осенних «золотых шаров»…

– Да нет, где тут красота? – будто слышала я, как твердила маленькая Лидочка маме, – дома-то все деревянные!!! Сплошь «садики-палисадики». Когда я вырасту, буду жить в настоящем городе, где есть, во-первых – метро! А во-вторых – большие универмаги.

– А в-третьих, – добавляла Лидина мама, скорее всего, пытаясь заплести в косички непослушные золотисто-каштановые вихры дочери, – в-третьих, ты закончишь институт и станешь настоящей ученой дамой, даже, может, академиком!!!

Лидочка смеялась и кивала кудрявой головкой.

Сидящая напротив меня взрослая девушка Лида Воронцова так подвела тогда итог своим детским воспоминаниям: