Полина Ольденбург - Люблю – не люблю

Долгими бессонными ночами теперь приходит ко мне СОВЕСТЬ в красной маске из латекса и стегает плетью до кровавых ссадин.

Правда, на сей раз за подтрунивание над Вадимом я быстро заплатила. Ураган решил меня наказать за друга.

Вечером Вадим пошел провожать Юлю, а Ураган – меня. По дороге мы вначале болтали о всякой ерунде. Казалось, ничто не предвещало неприятностей, как вдруг – мы были уже в нашем дворе – он резко дернул меня к себе и буквально набросился, припав потрескавшимися губами к моим, несчастным. Он сильно надавил мне на затылок рукой и засунул язык, пардон, прямо в гланды. Род столбняка поразил меня – я не могла пошевелиться, и эта минута показалась мне двадцатью годами колонии строгого режима. Я успела передумать обо всем: что надо это выдержать, т.к. сама доигралась, что надо бы сходить к зубному и не мешало бы – к гинекологу, что завтра об этом кошмаре надо рассказать Сашке (очень живо представилось, как она будет хихикать), что, может, у Вадима с Юлькой все хорошо и ради подруги один раз такое можно вынести, что я сразу почищу зубы и даже прополощу рот спиртом и еще о многом-многом…

К счастью, я догадалась посмотреть на часы через его плечо. И он отстранился – обиделся, что я в такой «романтический» момент отвлекаюсь на земные глупости. А мне хотелось и смеяться, и плакать. На секунду показалось, что свернута челюсть и я разучилась говорить. Не имея желания и возможности отвечать на его вопросы, когда мы увидимся и позвоню ли ему завтра, я понеслась к подъезду со скоростью, приближающейся к скорости света.

Придя домой, я громко объявила:

– Если мне будет звонить человек по имени Ураган, я уехала в Прагу. НАВСЕГДА.

Сашка еще долго забавлялась приключившейся со мной историей. Просила познакомить ее с этим У… УЖАСОМ, чтобы убедиться на собственном опыте, бывает ли все ТАК плохо, как я ей ЭТО описала. Мы трепались на сковородочной полянке в тот момент, когда к кучке сидевших рядом неформалов подошел ОН.

* * *

ОН. Человек из моих детских снов. Тот самый, что мчал на белом (или сером, или черном – неважно!) коне и приближал ко мне свое лицо. Волосы до плеч… темные… тонкий профиль… глубокие черные глаза… безумные… высокие восточные скулы, режущие пространство… улыбка, открывающая миру белые зубы и освещающая, как луна, это странно-красивое лицо… Именно странно-красивое. Про таких говорят – красив, как дьявол. С отрицательной окраской.

Кто он? Человек в черной майке с надписью «Гражданская Оборона», в черных джинсах, с фенькой на запястье… Он здоровается с некоторыми кучкующимися. Я слышу низкий металлический голос… Слышу рвущиеся слова… Он слегка заикается. Возникает невольная ассоциация с Оводом – героем наших бабушек. А у современников всплывает в памяти Эраст Фандорин… Короче, у каждого поколения – свой кумир с таинственным прошлым, обаятельно заикающийся.

Мы с Сашкой переглядываемся о-о-очень многозначительно. Окружающие называют его FLINT. Похож на рок-музыканта. Интересно, почему Флинт? Может, потому, что он, подобно предводителю пиратов Карибского моря, может выпить бутылку рома «на EX»? А ему бы пошел костюм корсара… А, может, он такой же беспощадный?..

«Глаза сверкали, как агаты… агаты…» – так, кажется, пел дядя Ренат Ибрагимов – сокурсник папы в консерватории.

Он на меня не смотрит. «Черт! – проносится в голове. – Почему я сегодня одета как попало? А – как попало? Вроде, как всегда, – джинсы и майка. Тут так все одеты. Что это я нервничаю?

Глупость какая-то! Сразу что ли, прямо с первого взгляда, и втрескалась? Да у меня так только в начальной школе было, и то – игра гормонов. Там было неважно в кого, просто организм просил. А это что? Да нет. Быть не может. Он, не исключено, какой-нибудь хам. А потом у такого-то, наверняка, и девушка есть. Или девушки».

Я встала и пошла навстречу приближающемуся к полянке Мамонту. Не то, чтобы я так обрадовалась, – мне просто захотелось пройти мимо Флинта и, тем самым, невольно обратить на себя его внимание, а заодно и рассмотреть получше.

Я прошла мимо него на расстоянии вытянутой руки, и на меня повеяло теплом. Он оказался не высоким. Но все равно почти на голову выше меня.

Я обнялась с Мамонтом и спросила, между прочим, кто такой Флинт. Мамонт без ревности и без задержки ответил, что, мол, это один из нас, людэнов, и то, что я обратила на него внимание, нисколько его, Мамонта, не смущает, потому что мы, людэны, друг к другу тянемся, и это лишний раз подтверждает, что я одна из них. Надо отдать Мамонту должное, он всегда возносил меня на пьедестал, когда с кем-либо знакомил. Здесь это оказалось особенно к месту.

Мы сидели вчетвером: я, Мамонт, Флинт и Сашка. Говорили о музыке, о Егоре Летове, об Ухте и о Праге, конечно. Я была на взводе и представления не имела о том, как себя вести. Все получалось как-то коряво. Каждый жест вдруг стал мной строго контролируем, и поэтому страшно неловок. Голос повысился и болтал исключительно глупости. Где мой юмор? Ирония где? В голову лезла назойливая мысль: ОН на меня не реагирует… Еще бы среагировал на какую-то идиотку!

* * *

Спустя некоторое время Мамонт сослался на дела и ушел, попросив Флинта проводить нас с Сашкой домой. Дело осложнялось тем, что жили мы с ней в разных районах… Но сложилось удачно – сначала пошли провожать Сашку. Она вдруг стала вся такая женственно-беззащитная… что было явным признаком заинтересованности молодым человеком. Она казалась чуть выше него, поэтому сняла туфли и всю дорогу до дома шла по теплому вечернему асфальту босиком.

Мы философствовали, рассуждали о дружбе, улыбались, но… не смеялись. Этот человек излучал, скорее, спокойную меланхолию, а смех его звучал как-то неестественно, будто он заставлял себя смеяться…

Я шла и думала, что, проводив Сашку, он пойдет провожать меня – мы будем долго идти одни… говорить… он будет рассказывать мне о себе…

Так и случилось.

– Ветер з-за душой, п-песня на снегу,

Никогда не стой.

Мертвой с-силой – дым, я хочу воды,

Пой.

Я сорвал петлю, на восьмом шагу

Гром.

Если не искал, то не найден ты,

Не поник лицом…

– Это твое?

– Д-да.

– Я тоже стихи пишу, но не такие интеллектуальные, и наизусть ничего не помню.

Его профиль плывет по городу мимо полуразвалившихся и только что отстроенных домов, мимо лип, роняющих на нас свои тени.

– А п-почему ты в Праге?

– Мой папа – оперный певец. Он подписал контракт с Пражской оперой. Мне тогда было тринадцать. С тех пор каждое лето езжу сюда, к бабушке.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.