Анастасия Харсеева - Муравейник вечности. Сборник рассказов

Они строчили друг другу письма, где высмеивали учителей, составляли планы на будущие каникулы и в минуты грусти писали о том, как же они скучают по знойному лету, когда можно было веселиться и не делать уроки, смеяться и быть счастливыми вместе.

Время шло, и на пороге юности оба ощутили то эфемерное чувство, что просыпается в молодых людях так неожиданно и ясно, что весь привычный уклад жизни кажется чем-то иным. Они все так же продолжали дружить, вместе смеяться, подолгу разговаривать по ночам на сеновале, и старались не замечать те изменения, что произошли с ними их последним летом.

То лето выдалось на удивление холодным. Накануне Саша получил письмо от Катеньки, где говорилось о том, что она приезжает сегодня утром. Еще только солнце показалось из-за горизонта, он уже был одет в новую парчовую куртку и с замиранием сердца отправился на велосипеде на железнодорожную станцию.

Поезд опаздывал. Когда, наконец, состав пристал к полуразрушенной платформе, из последнего вагона соскочила девушка с Катиным чемоданом. Девушка неуверенно всмотрелась в сторону Саши и, широко улыбнувшись, помахала ему. Он оторопевши смотрел, как она перелезает через рельсы, тащит за собой кожаный чемодан и все время ему улыбается. Когда она, наконец, достигла его, он понял, что эта девушка и есть Катя. Однако вместо того, чтобы с криком кинуться друг другу в объятия, они какое-то время просто стояли и молча смотрели друг на друга, словно и не видели никогда. Саша протянул ей руку, и она ответила мягким рукопожатием. Новая Катя казалась чем-то удивительным и почему-то, как показалось Саше, недоступным.

Он по привычке усадил ее к себе на багажник, положив на него сперва тяжелый чемодан, и, оседлав своего железного коня, заколесил по дороге.

Весь день они говорили без умолку, пересказывая все то, что невозможно было описать на бумаге, и с каждым часом Саша все больше удивлялся, какой она все-таки стала. Впервые он смотрел на нее как-то по-новому, не как на старого закадычного друга. Все последующие дни они гуляли, идя рядом, а однажды Катя взяла его под руку. Вот так просто взяла и все. Весь тот день они на удивление молчали, а на следующий так же продолжили беседовать, но было какое-то непонятное напряжение между ними, словно они до этого и не копались вместе в песке, не купались голышом в речке, не прятались в шкафу от Сашкиной бабки.

Влюбленность пришла слишком неожиданно для них обоих, чтобы успеть к ней привыкнуть. Каждый из них любил по-своему, но оба понимали чувства друг друга, подкрепленные еще детской дружбой, и от этого их союз был еще крепче, чем в прошлые года.

Так незаметно пролетело то счастливое лето.

Это произошло в последний день августа. Они шли рядом. Оба молчали. Вдруг Катя глубоко вздохнула и робко посмотрела Саше в глаза. Видно было, что она сейчас что-то скажет, и что-то несомненно важное.

– Знаешь, я после школы поступаю в училище. В Москву.

Все-таки не выдержала – склонила голову.

– Наверное, мы больше не увидимся, – выдержав минуту мучительного молчания, во время которого ни один из них так и не решился вставить слово, продолжила Катя. – Не стоит воспринимать все, что между нами, всерьез. Я перееду в Москву и выйду замуж. Ты найдешь себе хорошенькую невесту, будешь счастлив, и все забудется, – последнее она добавила уже уверенно, как бы стараясь поверить в собственные слова.

Он ничего не сказал, только опустил руку, за которую она держалась. Оставшееся время они просидели, больше не проронив ни слова. Он не мог представить свою жизнь без нее, и теперь она так просто покидает его, навсегда. Неужели она так легко отрывается, и ей не больно? Он чувствовал, будто ему прорезали горло острым ножом реальности.

На следующее утро он проводил ее на железнодорожную станцию. Она долго смотрела на него, но глаза ее были сухи, в этот раз ее щеки не окрасили дорожки безудержных слез. Она обняла его напоследок, крепко, и в то же время, легко, по-женски.

– До свидания, – тихо сказал Саша.

– Прощай, – так же тихо ответила Катя.

Поезд тронулся. В окне показалась ее фигура, и этот образ юной девушки в окне долго не покидал Сашу во снах. В тот вечер он провожал закат в одиночестве. «Но это не надолго, – улыбнулся он про себя, стараясь отогнать горечь в сердце, – Все приходит, все уходит, и все еще будет, все еще впереди».

Я влюбился в этот город. Влюбился так, как влюбляются парнишки моего возраста во взрослую статную даму – верят ей беззаветно, внимают каждому её слову. Когда захватывает дыхание от одного лишь взгляда на неё, и ты готов умереть на этом самом месте, лишь бы тебе, именно тебе она выказала свою благосклонность. И кажется, что нет имени более глубокого, более женственного, чем имя твоей взрослой избранницы, а имя её Валенсия.

Отчаянно бродил я по улицам старого города в поисках того, чего и сам понять не мог, но чувствовал, чувствовал сердцем, и казалось, вот оно, что-то, завернешь за угол и тут же станешь счастливым.

И я заворачивал. Крутился, петлял по улицам старого города, то замедляя, то ускоряя шаг, и все казалось, будто оно ускользает прямо у меня из-под носа, или что я брожу в поисках того, что у меня и так есть, но я этого не замечаю.

Мимо проскользнула она, черноглазая, стремительная, и в ее уверенном взгляде я видел свое счастье, как и в каждой проходящей мимо красивой девушке. А их в городе было много; но невозможно же, чтобы то, что называют «твоим типажом», размножилось многократно и, вместо того чтобы рассыпаться по миру, и все они сосредоточились в одном месте, словно ведомые невидимой рукой вселенной, стремящейся меня ублажить.

Никогда прежде я не задумывался о том, каков он, «мой типаж», и вот сейчас мне казалось, будто я всегда это знал и теперь должен стыдиться своих прошлых сомнений. Этот внезапно обнаруженный мною «типаж» преследовал меня повсюду, и вскоре у меня голова пошла кругом и мне казалось, что я начал сходить с ума. Но все это были декорации, бесплатный сыр в мышеловке, муляж, внешний блеск которой обманчив, потому что отвлекает от по-настоящему важного и действительно стоящего.

Тряхнув головой, чтобы снять наваждение, я решил направить внимание внутрь себя, на свой внутренний компас, стрелки которого бешено крутились в истоме, чтобы настроить его на размеренный поиск и отогнать излишнее нетерпение души.

Я вышел на площадь перед зданием почты и присел на скамейке в противоположном углу. Мимо меня проходили немногочисленные люди: город медленно рассекал летнюю жару, с трудом пробираясь сквозь застывшие массы надолго устоявшегося зноя. Время близилось к обеду, и местный народ все реже и реже встречался на улице – все больше пересекали площадь туристы, никогда не утомимые и не сгибаемые даже сорокапятиградусной жарой. На соседней от меня скамейке сидела пожилая пара. Было видно, что сеньора была чем-то недовольна, но ее супруг был терпелив и выслушивал ее с лицом, полным уважения и обожания. Вероятно, к концу своей пламенной речи сеньора осознала весь абсурд изрекаемых ею недовольств, но не хотела так просто сдаваться и продолжала ворчать, уже улыбаясь и даже смеясь. Не выдержав, она-таки предалась доброму густому смеху, и ее спутник поддержал ее в этом нехитром, но таком приятном занятии.