Янос Рувер - История, в которой что-то происходит

Труп лежит на кухне.

Лицо будто задрапировано кровью, уже подсохшей, тёмно-багровой. Кровь под трупом, на кафельном полу, сюрреалистичным пятном, как из карточек теста Роршаха, вызывает ассоциацию с видом раскрытых крыльев.

Я нагибаюсь над телом и пытаюсь понять, кто это. Но всё заволокло тёмными завихрениями в движении, как если яростно зачёркивают чёрным карандашом неугодный рисунок до полной его неузнаваемости.

Это происходит в реальном времени: чем дольше я смотрю, тем больше штрихов поверх.

Я понимаю только одно – это женщина. Беременная женщина с набухшей грудью, мощными голыми бёдрами и раздутыми руками в язвах.

Она вдруг поднимает руку и чертит в воздухе знак.

Она вдруг начинает петь, но получается лишь хрип.

Штрихи исчезают, я чётко вижу кто это.

Она смотрит на меня и тепло улыбается.

Я сажусь на пол и закрываю лицо руками. В темноте, наедине с самим собой мне мерещатся звуки расстроенной игры на скрипке. Мне слышатся искажённые звонки тысяч телефонов. Мне кажется, что в дверь громко стучат.

Я убираю руки.

Её труп лежит на кухне.

В том же положении, что и лежал. С опухшими конечностями, как у утопленника. С огромным вздутым животом, в котором шевелится, захлебываясь смертью, нерождённый ребёнок. Многочисленные порезы на её белой коже. Огнестрельное ранение – обгорелое пятно вокруг отверстия под прикрытым глазом. Запах формалина, запах пороха смешанный с вонью металла, запах огня, опалённого мяса.

На кухню заходит человек с синими глазами. Он пытается что-то у меня узнать. Тормошит меня и спрашивает, спрашивает, спрашивает. Я вяло отталкиваю его. Махнув на меня, он поворачивается ко мне спиной.

Мне дико больно в области затылка. Кромешная боль застилает всё вокруг, погружая в белый шум. Я падаю на пол, хватаясь за голову. Всё – лишь бы только эта боль отпустила меня. Мои руки оскальзываются по холодному кафелю – я касаюсь липкой крови. Я ползу на четвереньках под тонкий громкий свист. Мне хочется уползти подальше, но ничего не выходит. Я кричу, выныривая из небытия, и открываю глаза.

Воображаемый голос шепчет мне: «И ребёнок её во чреве… Чистый… Мёртв…».

Человек с синими глазами умирает, упав на её труп. На его черепе сзади – бездонная дыра. Его предсмертные конвульсии напоминают оргазм. Он дёргается, трогая её мертвое тело, задирая ей платье, сжимая её бёдра, обливая её свежей кровью, пока не замирает.

Ублюдок вонючий.

Я навожу порядок. Если меня обделили смертью и смыслом, то остается сделать хотя бы это: навести порядок.

Мне кажется, они смотрят за мной в окна. И поэтому – я стараюсь всё сделать наиболее художественным способом: не торопясь, манерно, но как можно более лаконично и информативно.

Перепечатав часть текста, Янос взглянул на получившееся.

Он снял очки, положил их на стол. Встал со стула, прошёл широкими шагами из комнаты в комнату. Постоял у большой синей доски с кучей развешанных листов с таблицами. Вытащил телефон. Перечитал сообщение от Эвы.

«Не жалей об этом».

Положил телефон обратно в карман.

Подошёл к столу, взял очки, рукавом рубашки оттёр со стекла свой отпечаток, разглядывая его на свет. Сел на стул.

Перепечатал текст снова. Взглянул на получившееся.

Перепечатал снова.

Снова.

И снова.

«Если первая книга – это поиск троп в болотах лукавства перед читателем, то вторая – это уверенная поступь по асфальтированному покрытию прямо к сердцам уже завоёванных читателей…» (Эльдар Светов, главный редактор).

«Я думаю, продемонстрированный нам блестящий взлёт – не что иное, как удача. В одном месте и в одно время столкнулись те обстоятельства и люди, что привели к странному успеху. По крайней мере – первая книга точно. А вторая – мастерство на лаврах первых плодов» (Роб Рубинштейн, режиссёр).

«Напишу ли я что-то ещё? Наверняка, да. В планах есть несколько интересующих меня, и, надеюсь, остальных, тем» (Янос Рувер).

«Это нельзя назвать одной голой удачей. Это кропотливый труд, как писателя, так и издателей. Маркетинг, интеграция в другие сферы, мерчендайз, переводчики, редакторы, рядовые ритейлеры, оптовики. Многие вовлечены в этот процесс. Безусловно, на начальном этапе нам повезло со многим: вера отдельных людей в Яноса и их помощь, но нельзя исключать и усилия многих и многих людей в этой и смежных сферах, благодаря которым нам сопутствовало признание, как творческое, так и коммерческое… Вспомните остальных – разве им не помогла в начале капризная фортуна?» (Илья Роев, агент и близкий друг Яноса Рувера).

«Она, муза вдохновения, коварная штука. Сегодня ты работаешь 24/7, а через неделю ты прозябаешь в прокрастинации. Не стоит давить. Всё получится, дайте только время. Пусть и говорят, что вдохновение – ерунда на постном месте и нужна дисциплина, в нашем случае – даже идеальные условия и жёсткая дисциплина не дают плодов» (Бен Кремер, критик).

«Вернётся ли наш писатель к своему ремеслу? Думаю, да. Он глубокий человек, ему ещё есть что сказать. Ну, или, в крайнем случае, у него кончатся деньги…» (Инга Майер, телеведущая).

– Меня зовут Янос и у меня… кризис, – я замолкаю, оценивая произведённое впечатление.

Воображаемым шёпотом с невнятной интонацией раздаётся:

– Тебе… Нужно побриться…

Я смотрю на тусклый солнечный свет, пробивающийся сквозь плотные шторы. Смотрю на мигающий огонёк монитора.

Синий периодический.

Подхожу к столу, на котором в хаотичном беспорядке лежат кипы исписанных черновиков. На них стоят заляпанные кружки, стоит особняком пустая тарелка. Под столом – мусор. Пахнет затхлым.

Это всё примятый ворс ковра.

В голове будто монолитные столбы вдавливают мозг куда-то вниз. В темноту обречённости. В панику. В апатию.

– Наведи… Порядок?..

– Где? – уточняю я после долгой паузы.

Мне никто не отвечает.

Я иду в ванную. Из пыльной вентиляционной решётки слышатся эхоподобные утробные звуки: шум воды и припадочный соседский лай металлическим звоном из тёмной трахеи вроде бы приличного многоэтажного дома.

Слишком долго я в тишине и с самим собой. Слишком пусто в жизни. Оттого это и происходит.

Заблуждаюсь ли я в этом вопросе? И любит ли писательство тишину?

– Однозначно на этот вопрос никто ответа не даст, – говорю я своему отражению и с силой тычу в него бритвой. Моё отражение покрыто засохшей зубной пастой, разводами от пальцев по грязному зеркалу, отпечатками подмывающихся шлюх.