Казимир Туровский - Миллениум

Сейчас канун двухтысячного года. Лето. Все живое, обласканное утренним солнцем, словно рукой матери, радуется теплу и свету. Даже камень, копивший всю ночь холод, стал горячим и готов поделиться своим теплом со всеми, кто к нему прикоснется.

Нельзя терять ни секунды! Ни один луч не должен пропасть напрасно! Ведь завтра все может измениться. Там на горизонте, у самой кромки моря, облака уже выстроились в ряды и колонны для привычного победного марша.

Как обманчиво и непрочно время… Оно словно мыльный пузырь, летящий по ветру, который наивный малыш пытается схватить, мчась за ним вдогонку и не понимая, что сделать это никак невозможно… Позволительно только замереть на месте, провожая радужный шар восхищенным взглядом.

…Вот и для оранжевой саламандры, что прижалась к горячему камню, часы неуловимы и скоротечны; и это лето для нее, быть может, единственное, и другого не будет… Для самого же камня солнечное утро, как, пожалуй, и все предыдущие, оказалось лишь бесконечным свидетельством постоянства и покоя. Это солнце греет землю уже миллионы лет, а эти облака плывут по замкнутому кругу бесцельно и монотонно, из года в год, рука об руку с вечностью.

И как тут не вспомнить гениального немецкого еврея, что смело обозвал порядок вещей «относительным», и был тысячу раз прав. Нет ничего верного, осязаемого и неоспоримого! Нет никакой формы! Вся форма зажата между ладонями и стоит их разжать – та просыплется сквозь пальцы холодным желтым песком.

Кстати говоря, круглый камень, пригревший на своей грани Огненную саламандру, не так уж прост. Этот отголосок прошлого, пожелтевший от времени и покрытый сединой мха, несет на себе таинственные иероглифы, расставленные по кругу, и пучеглазая голова в середине насмешливо показывает язык. Как утверждают именитые археологи, чей авторитет ни коим образом не подвергается сомнению, эти знаки высекли индейцы, по-видимому, знавшие о нас гораздо больше, чем мы в канун двухтысячного года. Причудливые глифы солнечной печати на юкатекском языке уже начали свой отсчет пять тысяч лет назад: то ли в понедельник шестого сентября, то ли в полдень среды восьмого. И побежали дни от Красного Дракона к Белому Ветру, от Синей Руки к Желтой Звезде, и от Небесного Странника к Белому Волшебнику…

Ах, если бы не календарь Майя! ах, если бы не астрономы! – вероятно вся эта история сложилась бы иначе, вероятно и конец был бы совсем другим, хотя куда уж веселей; впрочем, и твердой уверенности в том нет.

В любом случае, древние пророчества о конце света, как и следовало ожидать, не добавили оптимизма обитателям планеты, особенно самой впечатлительной ее части. Даже в эту, наполненную безмятежной радостью, пору в души людей прокралось необъяснимое беспокойство. Миллионы граждан с утра до вечера твердят, что конца не может быть, чтобы с вечера до утра уговаривать себя, что все возможно!..

Здесь вообще, не в обиду будет сказано, некоторые материи устроены на удивление чудно! Православные, иудеи, мусульмане, буддисты, адвентисты седьмого дня, евангельские христиане-трезвенники, сикхи, копты, доброборцы и многие другие, а так же безбожники всех мастей, – в общем все! решили начать летоисчисление с момента рождения на скотном дворе Вифлеема младенца, согретого от холода дыханием осла и вола, и названного – Иисусом. Не исключено, что один из самых известных атеистов, провозгласивший религию «опиумом народа», произнося фразу: «Я родился в тысяча восемьсот восемнадцатом году от Рождества Христова», смущенно морщился и, отвернувшись, растерянно хихикал в кулачок. Но так уж здесь повелось!.. Почему вдруг каменные письмена древней цивилизации, расшифрованные на беду одним русским, произвели в обществе такой болезненный резонанс? – остается загадкой. Но это случилось! Видимо, природный пессимизм, заточенный где-то глубоко в каждом из нас, и непобедимая иллюзия, что все, по большому счету, конечно, пробиваются сорными ростками сквозь бетон и асфальт духовного пути, каким бы прочным и основательным не было его покрытие.

Так или иначе, времени река, – откуда бы та ни текла, – нашим желаниям неподвластна, по крайней мере в канун двухтысячного года. А значит еще немного, каких-то несколько месяцев, – и в Королевской астрономической обсерватории, что стоит на холме тихого, зеленого предместья, раздастся полночный бой старинных часов… и добредет к своему итогу второе тысячелетие.

На краю скалистого утеса сидели двое: ОН и ОНА. Глубоко внизу раскинулось море, поблескивая червонным золотом закатного августовского солнца, а впереди разлилась бескрайняя и необозримая даль. Им казалось, что они забрались на самую вершину мира; что эти горы, это море, эти облака под ногами принадлежит только им; и во всей вселенной кроме них не осталось ни души…

ОН взял ее за руку; ОНА прижалась к нему плечом. Их сердца застучали быстрее и слились в едином ритме. По неведанным сосудам их теплота потекла в направлении друг к другу, чтобы перемешаться в неделимую первооснову и поглотить все их существо, и вырваться наружу, заполняя пространство любовью. Все слова о том, что они чувствовали, были лишние. Когда ОН и ОНА остались одни во вселенной и держат друг друга за руку – слова не нужны.

Какое-то время они сидели молча, слушая как облака, словно белые шхуны, гонимые ветром, трутся о скалы, как море перешептывается с прибрежной галькой о чем-то обыденном и неизменном, наверное, о том, как долго они знакомы и как хорошо им вместе… Затем ОНА повернулась к нему и спросила:

– Скоро судный день! Ты не забыл? Календарь Майя очень точный и не может лгать.

В ее глазах блестели озорные искры, но сказанные слова выражали предельную озабоченность.

– У нас еще бездна времени! По последним слухам апокалипсис переносится, – улыбнулся ОН.

– Люди погрязли в грехах, как переполненная хламом телега, и рано или поздно за содеянное придется ответить, – тоже улыбнулась ОНА.

– Не переживай! Успеем! Мы поколение безгрешных атеистов! Нам сам черт не страшен! Когда к планете приближалась комета Галлея, в ожидании худшего мы вывешивали плакаты «Выполним пятилетний план за три дня!» и делали это почти всерьез.