Е. Гитман - Возвращение в Девон

– А где водится?

– По большей части в Южной Америке. Не поможете мне, Нил?

Без особого желания я собрал со стола детские рисунки, сложил их в стопу и посмотрел на верхний – кривые каракули, но в них можно было угадать попытку изобразить цветы. В семь я рисовал лучше.

– Я не учу их рисованию, – словно угадав мои мысли, сказал доктор и забрал рисунки, – поскольку сам едва ли сумею изобразить ровный домик. Но мне важно, чтобы они привыкли обращать внимание на мир вокруг. И, смотрите, – он повернул в мою сторону рисунок, – Эни увидела ландыши и поняла, насколько они прекрасны. И подписала название на латыни.

– Зачем вы с ними занимаетесь? – спросил я, следуя за доктором на кухню. – Неужели хорошо платят?

Доктор рассмеялся:

– Что вы! Я не беру денег за уроки. Считайте это моим хобби. Чистой воды эгоизм, конечно. Вокруг слишком мало людей, способных поговорить о бабочках и цветах. Разочаровавшись во взрослых, я решил воспитывать собеседников сам. Вы садитесь, я пожарю гренок.

Добренький какой.

Я молча уселся на прежнее место, скрестил ноги в лодыжках, сложил руки на груди и принялся наблюдать, как доктор надевает фартук, моет руки, спокойно, без суеты режет белый хлеб, обмакивает кусочки в смесь яйца и молока и выкладывает на сковороду. Зашипело, запахло так, что рот наполнился слюной.

– Старший констебль Райли сунет меня в тюрьму, – произнёс я, шумно сглатывая. – Не противно вам кормить убийцу?

Доктор обернулся через плечо и вопросительно поднял одну бровь. Опять вернулся к гренкам.

– Мне казалось, мы с вами выяснили это ещё вчера. Вы сказали, что не убивали мистера Кидса.

– Вы всегда людям на слово верите?

– Чаще всего, если они не дают мне повода подозревать их во лжи.

Моё первое впечатление было верным: ему бы стоило быть пастором и затирать это в церкви, стоя с благостным лицом.

– И, в любом случае, у нас действует презумпция невиновности. Пока суд не установил, что вы виновны, я имею полное право не считать вас убийцей, – продолжил доктор. – Прошу, гренки. Загляните в холодильник, пожалуйста, там есть джем.

Он выставил на стол белую с голубой каёмкой тарелку, куда сложил стопкой поджаренный хлеб. В этот раз я не торопился, ел медленно, а доктор, налив мне большую кружку чая, сел напротив. После моей третьей гренки сказал:

– Я убеждён, что вы невиновны, но важно, чтобы это понял суд. Вы приехали из Лондона, есть ли у вас адвокат, к которому можно обратиться?

Мне захотелось выплеснуть чай ему в благожелательную рожу. Кем он меня считает?

– Я вам сказал, у меня нет ни пенса. Я не имел в виду – с собой. Вообще. И никакого, – чёртового сраного! – адвоката тоже.

– Дело будет слушаться в суде в Холсворти, – спокойно продолжил доктор, словно мой ответ его совершенно не удивил, – я знаю местных государственных защитников, они действуют по справедливости, но большой инициативы не проявляют. Очень важно, чтобы вы помогали им. Понимаете?

Оставалось только кивнуть.

– Меня наверняка вызовут в суд, поскольку я осматривал тело и составлял медицинское заключение. Также я расскажу о результатах ваших анализов и о своих предположениях на этот счёт.

О предположениях, что я наркоман? Вот это новость. Я взял ещё гренку, хотя был сыт. Но если жевать, отвечать не требуется. И руки не так трясутся.

– Я не полиция и не суд, – сказал доктор. – Но я постараюсь вам помочь, если буду знать всю картину произошедшего. Какие отношения у вас были с мистером Кидсом.

И тут я, подавившись гренкой, заржал. Смех рвался из меня вместе с хлебными крошками, я схватил полотенце и прижал его ко рту, а доктор, подскочив, налил мне стакан воды, протянул.

Я выпил медленными небольшими глотками.

Добрый доктор, постный святоша, какой ответ он желал получить, задавая такой вопрос? С прошлого года за эту правду, конечно, не сажают. Но и озвучивать её я не стремился – уж точно не на этой кухне.

– Вчера, – сказал я, с трудом прокашливаясь, – я вам объяснил, какие у нас были отношения.

– И сколько времени вы были его… натурщиком?

Слугу и раба он вежливо опустил.

– Два года. Я знаю, вы спросите, были ли у нас конфликты и всё в этом роде. В полиции спрашивали.

– Нет, – покачал головой доктор, снова опускаясь на стул, – я спрошу, зачем, как вы считаете, он застрелился таким образом? Вы знаете, пистолет был тщательно протёрт, отпечатки пальцев остались, но только от одного прикосновения. И он взял его в правую руку.

Может, я и сумею выложить это всё на суде, адвокату. А доктору рассказать – язык не поворачивался.

В груди что-то отвратительно копошилось. Несколько таблеток мне бы помогли успокоиться, но у меня их не было, и я старался поменьше о них думать. Для таких, как я, зависимость – страшное дело. Это Роберт мог купить что угодно, получить дозу любой дряни по щелчку пальцев. А у меня уже сейчас нет денег на билет в Лондон, что говорить о лекарствах.

– Стемнеет только через два часа, – неожиданно сказал доктор, – на улице неплохая погода. Пройдёмся?

***

Там оказалось холодно. Я застегнул куртку, сунул руки в карманы, а доктор даже не стал запахивать пальто, зато нацепил дурацкую плоскую шляпу типа «свиного пирога». Я думал, мы пройдёмся по городку, но доктор почти сразу свернул с улицы на тропинку, и десять минут спустя мы уже шагали по пустоши, продуваемой всеми ветрами. Учитывая характер доктора, я думал, он будет семенить, и мне придётся всё время сбрасывать шаг, чтобы он не отстал. Но в итоге это мне пришлось торопиться – шагал он бодро, без малейших трудов обходя лужицы, кочки, переступая через ямы и коряги. Через полчаса мне стало жарко.

– Я, знаете ли, верю в пользу прогулок для тела и для души, – сказал доктор в тот момент, когда я всерьёз подумал взбунтоваться и потребовать вернуться домой. – Размеренный шаг очищает голову, разгоняет кровь и освобождает дыхание.

– И часто вы так гуляете? – спросил я, слегка задыхаясь.

Доктор удивлённо оглянулся и спросил:

– Вы устали? Пойдёмте помедленее! Простите, я не подумал, что вам это непривычно.

Стоило остановиться, как начался раздражающий сухой кашель, который я попытался подавить, но не мог. Доктор, конечно, знал его причины, и мне от этого было мерзко. Продолжая кашлять, я отвернулся и впервые за всю прогулку увидел пустошь. Не так, как её бы увидел Роберт, без игр разума, зыбкого марева фантазий и монструозных теней, а просто как есть. Пучки серо-жёлтой прошлогодней травы терялись в поднимающихся зелёных побегах. В лужах, наверняка оставленных талым снегом, отражалось небо. Облака в нём бежали так быстро, что то и дело мелькали закатные отсветы.

Откашлявшись, я сделал полшага назад, чтобы в фокус взгляда попал и доктор. В чёрном пальто и сплюснутой фетровой шляпе он вписывался в пейзаж, превращал его в тёмную пастораль. Я боялся, что он сейчас что-то скажет и всё испортит, но он молча стоял, щурился и никуда не спешил. В итоге я первым нарушил затянувшееся молчание.