Зиновий Зиник - Нет причины для тревоги

Считайте это случайным совпадением или Божественным провидением, но в этот роковой момент из-за перекошенности всей сортирной постройки щеколда приподнялась и дверь кабинки в последний момент распахнулась сама. Он выполз оттуда, как толстозадый муравей из осыпающейся щели в земле. Ормига кулона. Муравьиная куча потревожена, и каждый муравей бежит в своем направлении со своим личным заданием. Если только его не загонят в рот и не раздавят чьи-то зубы. Или колеса поезда. За спиной у него рушились миры и унитазы под паровозный гудок. Мужики перед вертелом продолжали как ни в чем не бывало уплетать вепря, загоняя муравьев себе в рот.

Джип с охраной поджидал его на косогоре. Он ехал обратно в аэропорт, уже не разглядывая окружающий ландшафт. Он так и не опробовал магического соуса. И никогда не попробует. Истинный ресторанный критик готов опробовать любое блюдо. А он струсил. Он не способен был преодолеть себя и профессионально засунуть в рот живого муравья. Он способен пережевывать лишь мертвую плоть. Это был не просто профессиональный провал. Это было личное фиаско, капут. Он задремал, и ему мерещилось, что это Россия загоняла его обратно себе в пасть тоталитаризма и автократии. Он вернулся в Лондон живым трупом.

Эта гротескная гипербола России и Альперта-муравья меня развеселила. Я снова издал свой иронический смешок, и снова явно неуместно, судя по мрачному выражению лиц метрдотеля и главного официанта. А может, они вообще тут мрачные типы? Чем смешней и абсурдней развивалась история, тем мрачней становилось и лицо самого Альперта. При этом, как это свойственно людям высшего класса и воспитания, он говорил не снижая тона, не смущаясь взглядов со стороны, все громче и громче. Громко и по-русски. Я же чувствовал на себе взгляд официанта: он закусил губу и смотрел на меня с ненавистью – или мне так казалось.

Нет, он смотрит не на меня и не на Альперта, а сквозь меня: его лицо обращено в сторону витрины, туда, где на другой стороне улицы, за столиком на тротуаре события развиваются довольно драматично. Бородач в хламиде и шеф в бабочке сцепились друг с другом. Стаканы и тарелки летят со столика и разбиваются со звоном об асфальт. Это настоящая драка. Я вижу, как от угла Soho Square к месту действия движутся двое полицейских. Официант бара бросается к дерущимся, оттаскивает шефа в бабочке и указывает на полицейских. Полицейские берут под руки бородача, но шеф и официант начинают его отодвигать и загораживать собой. Бородач пятится, потом разворачивается и начинает удаляться, покидая место действия. Он идет покачиваясь, не спеша, он явно нетрезв. Он пересекает улицу и на мгновение исчезает из поля зрения, как будто в облаке дыма собственной сигары.

На нас переводят взгляд и официант, и метрдотель, пытаясь расшифровать, как пара натренированных псов, малейшие нюансы в жестах Альперта. Я вижу, как бледное лицо Альперта сникает и тяжелеет. Наступает очередь десерта, но мы не заказываем даже эспрессо, и персонал ресторана явно в замешательстве. Альперт лишь снова отряхивает невидимых муравьев с рукава. Теперь я понимаю смысл этого жеста. Путешествий больше не будет, как и новых блюд. Он говорит, что его в эти дни мучает хроническая бессонница. Он засыпает иногда лишь под утро, и его мучает один и тот же кошмар:

«Я в ресторане. Передо мной ставят тарелку с новым блюдом. А я вижу на этой тарелке кучу дерьма. Разного цвета и конфигурации. То, что получается наутро, так сказать, из этого блюда. Экскременты разных особей животного мира, наций и народов».

«Это к деньгам», – говорю я, усмехнувшись, и смолкаю. Альперт смотрит на мое ошарашенное лицо и следит за моим взглядом.

Бородач в пестрой хламиде снова возник в окне, но уже в совершенно ином ракурсе. Это пугающее зрелище. Он, видимо, забрался на приступку витрины нашего ресторана, потому что казалось, что он парит в воздухе. Он прижался к стеклу бородой, расплющив нос, и таращится на нас – заглядывает вовнутрь, как будто мы редкие рыбы в аквариуме. Он опирается о стекло, распластав руки, в безмолвной позе распятия. Он напоминает огромное насекомое, распластанное под линзой микроскопа. Было в нем нечто от гигантского муравья? Это жуткое явление длилось несколько секунд: гигантское бородатое насекомое сползло по стеклу вниз, на тротуар и исчезло из виду.

Я повернулся к Альперту, но стул передо был мной пуст. Альперт исчез. Возможно, приступы тошноты после венесуэльского инцидента стали у него хроническими? Он, видимо, направился в ресторанный туалет? Официанты стоят поодаль с непроницаемыми лицами. Я прождал еще минут десять позвонил на мобильный номер Альперта. Он не отвечает на звонки. Я стал разглядывать от нечего делать меню. Видимо, подсознательно выискивал там блюдо из мяса дикого вепря с соусом ормига кулона. Смешно было бы. Наконец, еще минут через десять, мой мобильник звякнул месседжем. От Альперта: «Голубчик, простите старика, мои бедные мозги не выдерживают напряжения. Я на приеме у своего лечащего врача на Харли-стрит. Ложусь на долгий срок в швейцарскую клинику. Буду под наблюдением видного психиатра. Собираюсь снова взяться за филологию. Буду писать историю советской литературы абсурда. Боюсь, мы не скоро увидимся. Ваш В.А.».

На этом отчет об эпохальной встрече с Альпертом я бы считал законченным, если бы не еще один инцидент в общении с нашими наблюдателями – официантами. Распрощавшись месседжами по мобильнику с Альпертом, я попросил счет. Мне было сказано, что все заранее оплачено Альпертом. Но как Альперт умудрился совершенно невидимым образом пройти незамеченным к выходу из ресторана? «В этом ресторане два выхода», – кратко проинформировал меня метрдотель и с преувеличенно вежливым поклоном демонстративно повернулся ко мне спиной. До главного выхода меня провожал не он, а молодой и неулыбчивый главный официант. Там в небольшом коридорчике за бамбуковой шторой, уже перед дверью, он похлопал меня фамильярно – из-за спины – по плечу. Я вздрогнул.

«What’s the fuck, what did you do to the grand man?» – его голос звучал почти шепотом, но в его глазах читалось скрытое бешенство. Я не понял вопроса: «Что я сделал с великим человеком?» Я? Ничего! Я вообще практически молчал. Я его слушал. Альперт подробно излагал интригующие эпизоды своей жизни (некоторые из этих историй я слышал не впервые), а я внимательно слушал. Вот и все. (У меня хватило ума не упоминать идею возможной биографии Альперта – я лишь фиксировал в памяти новые подробности.) «Listen? You – you?» – повторил за мной официант (английское you бывает по грубости хуже базарного российского тыканья). С его точки зрения (точки зрения наблюдателя), я не слушал, а все время перебивал Альперта своими неуместными комментариями и анекдотами из собственной жизни, снижал пафос трагических аспектов его автобиографического нарратива ироническими ремарками (официант так и сказал: tragic aspects of his autobiographical narrative), смеялся собственным шуткам и навязывал Альперту интерпретацию его экзистенциального отчаяния (existential angst, сказал официант) как иллюстрацию своих собственных эмигрантских комплексов. Короче говоря, я эксплуатировал трагическую исповедь Альперта в своих эгоистических целях, выуживал из него забавные анекдоты для развлечения литературного плебса Лондона, Москвы и Нью-Йорка. Под моим циничным взглядом эпическая одиссея Виктора Альперта превратилась в изжеванные обрывки газетного комикса.