Анна Литвинова - Солнце против правил

Лично он категорически предпочитал: не распыляться на привязанности и чужие проблемы, а вместо этого развивать собственное тело и дух.

До восьми вечера откуда-то издалека еще доносились голоса, смех, гудки автомобилей. Дальше его логово накрыла тишина – кромешная и звенящая, как бывает только в горах.

Федор Олегович надеялся: лихих людей здесь нет, а хищников отпугнет костер, но отключиться-расслабиться никак не выходило. Однако заставил себя до одиннадцати вечера полежать, ибо покой тела даже при бодрствовании мозга все равно приводит к успокоению души.

В двадцать три ровно вышел из палатки. Расшевелил костер, съел заранее заготовленный вечерний рацион – курагу с орехами и зубчик чеснока, выпил травяного чая. Ночь обступила со всех сторон – величественная, холодная и манящая.

Федор Олегович взял йоговский коврик, включил фонарик и отправился по еле различимой тропе к финальной цели путешествия – водопаду Каракая-Су.

Нашел максимально ровное место – так, чтобы брызги не долетали, но махину видно, а сырость приятно холодила лицо. Расстелил коврик, тщательно проверил, чтоб под ним никаких неровностей. Устроился в позе полного лотоса. Пальцы сложил в джняна-мудру. Закрыл глаза. На часы не смотрел – и без хронометра знал, что полночь совсем близко.

Сумасшедшая энергия гор и воды захлестнула. Даже малейшего усилия делать не пришлось – мгновенно удалось погрузиться в собственный мир. В состоянии измененного сознания часто слышишь звуки, музыку, люди являются в виде контуров, полутеней, и когда чья-то рука коснулась плеча, Федор Олегович не удивился. Сейчас вселенная передаст послание. Надо только понять, какое именно.

Однако трясли слишком уж реально, и помимо воли он вышел из пограничного состояния, открыл глаза, обернулся. Чудится? Лия. Его дочь. В драматическом черном пальто. Волосы развеваются на ветру.

Как могла здесь оказаться? Или все-таки это видение – удивительно яркое, потому что он находится в месте силы?!

Но тут из тьмы выступил еще один человек. Мужчина. Сильный, широкоплечий. Внешне от строптивого дохляка-сына ничего. Но Федор Олегович узнал сразу. По глазам – пронзительным. Жалящим. Обвиняющим.

– Привет, папа, – доброжелательно произнесла дочь.

А сын перехватил его взгляд и с удовольствием добавил:

– Ссышь.

– Что вам тут надо?

– Не рад, что родные дети пришли навестить? – усмехнулся Борис.

Ох, как теперь раскаивался Федор Олегович, что оповестил весь свет о своих планах. И название места силы выболтал, и дату, когда планирует свою медитацию. Но кто подумать мог, что наследник идет по его стопам? Кто мог вообще подумать, что жалкий вор, ничтожество, алкоголик до сих пор жив?!

Он начал расплетать из «лотоса» ноги, чтобы подняться, но Борис грубо и сильно толкнул его обратно на ковер.

– Сиди уж, папуля.

– У меня здесь машина. И водитель. И в санатории знают, куда я поехал.

– А что ты так нервничаешь? – удивилась Лия.

Борис же злорадно добавил:

– «Уазик» твой уехал шесть часов назад. А в санатории тебя искать начнут в понедельник, не раньше.

Федор Олегович постарался, чтобы голос звучал твердо:

– Борис. Хватит театральщины. Что тебе надо? Давай говори.

– Окей, папуля. Хочу вместе с тобой один счастливый день вспомнить. Последний день тысячелетия. Ты не против?

И Федор Олегович сразу скукожился.

Двадцать два года назад

Долгими бессонными ночами в СИЗО Борису оставалось только вспоминать. И думать. Саднящую рану, мысли о погибшей маме (формально – мачехе) гнал, слишком больно. Чтоб загрузить мозг, отвлечься, пытался в уме двузначные числа перемножать. Вспоминал немногие стихи, что вдолбили в школе. И, конечно, бесконечно прокручивал в голове тот злосчастный день – тридцать первое декабря двухтысячного года.

Очень Борьку занимал вопрос: кто все-таки их сдал? Кому в новогоднюю ночь было дело до двух подростков?

На этаж к соседу они прокрались без лифта. У остальных квартир не светились – сразу проследовали в нужный закуток. Видеонаблюдение вряд ли имелось. Как еще их могли вычислить? Какая-то бдительная старуха подглядывала через щелку?

Милиционеры сказали четко: «У нас есть свидетели». Однако ж никакого опознания не проводили. И на прямой вопрос следователь не отвечал, темнил, хотя в целом был настроен дружелюбно.

С приятелем, кто втянул Борьку в эту историю, ему видеться не давали – развели по разным этажам. Однако он сумел передать дружку маляву. Ни в чем не упрекал – просил только одно: признаться, кому тот рассказывал о планах на Новый год?

Друг отозвался быстро. Клятвам его, конечно, большой веры нет, но отвечал вроде твердо. Что не дурак и никому не трепался.

А вот Боря стал вспоминать: сам-то не удержался, малолетней сестренке рассказал. Про ключи, о том, что теперь доступ в квартиру противного соседа имеется. О планах встречать там новое тысячелетие не говорил – но хвастался, что «собирается зажечь». Эх, зря. Лийка ведь девчонка совсем. Могла кому угодно проболтаться.

Но не мстить же ребенку. Сам дурак – не мог язык за зубами держать.

Борька до последнего надеялся: ему дадут условно. Но украденная сумма потянула на особо крупный размер, характеристику школа дала плохую, заступиться за парня оказалось некому, и ему влепили по максимуму – три года в детской воспитательной колонии. Про отравленный коньяк на столе суд даже слушать не захотел – счел информацией, не относящейся к делу.

За день до этапа его вызвал следователь. Попросил держаться, не терять себя. И наконец поведал, откуда стало известно о краже. Выехали в тот день опера по анонимному звонку. О только что состоявшемся преступлении сообщал мужчина. Взрослый. Из телефона-автомата на улице. Он уверял, что видел, как Борис Буянов с каким-то парнем вскрывает дверь в чужую квартиру.

«Вероятно, этот тип тебя прекрасно знал».

Лия дрожащим голосом пробормотала:

– Не может быть.

А Борька ласково улыбнулся:

– Это ведь ты меня сдал… дорогой папочка?

Федор Олегович молчал. Играл желваками.

Сын продолжал напирать:

– Ты меня терпеть не мог. И знал, что мы враждуем с соседом. И ключи от его квартиры я особо не прятал. И как мы с другом договаривались встретиться, тоже мог слышать. Давай. Скажи уж честно, перед лицом вечности: как все было?

Отец не отвечал. А Лия выкрикнула:

– Боря, я вспомнила! Про тот день, тридцать первое декабря. После того, как ты ушел, папа мусор ходил выбрасывать, в бак на улице! А я за ним в окно наблюдала! И удивилась, что после помойки он отправился не домой, а зачем-то со двора, в сторону магазина. Там телефон-автомат как раз стоял!