Клим Сувалов - Вознесенный

1

Знойное красное светило скрылось за плотной кисеей деревьев-исполинов, тянущих свои еловые макушки к небесной бесконечности. Пышные ветви их упоительно складывались в молитвенный жест и, казалось, что многовековые деревья, смиренно достигавшие духовного просветления долгие века, готовятся вознестись в объятия к чарующей неизвестности, продолжив свой путь в другой, незримой для земных обывателей, форме бытия.

Так для себя обозначил смысл существования деревьев маленький Григорий. Устало развалившись на огромном куске коры, он томно глядел на их еловые лапы и размышлял о том, что когда-нибудь сможет духовно вознестись вместе с этими чарующими исполинами.

Но вскоре Григорию пришлось очнуться от этих грез. Острая боль охватила его сломанную левую руку. Бесконечно игнорировать агонию, которая раздирала конечность было тяжело, а подолгу скрываться от неё в грезах не представлялось возможным. Григорий рефлекторно схватился за покалеченную руку и забегал жалостливыми бусинками глаз в поисках помощи. Ждать долго не пришлось. Миловидной внешности медсестра тут же оказалась рядом с больным и без лишних слов приступила к лечению.

– Сейчас будет неприятно, – невнятно пропищала она и, не предоставив Григорию возможности осмыслить сказанное, два раза вывернула ему руку в месте перелома.

Вместо болезненного крика послышался громкий вздох. Григорий почувствовал сильное головокружение, и милое личико медсестры лениво растеклось перед его взором, неспешно растворяясь в темном пространстве. Тупая боль упорно толкала его разум в пучину беспамятства, но Григорий смог найти в себе силы, чтобы остаться в сознаний. Образ склонившейся над ним миловидной девушки вновь обрел знакомые черты. Он увидел сосредоточенное личико этой чудной особы, которая с материнской заботой обрабатывала место перелома. Щемящая сердце благодарность охватила Григория. Бегло оглядев лицо девушки, её уши и лоб, и, не подбирая слов, он решительно плеснул в неё комплимент:

– Красивые усики , – слабо промямлил Григорий не отрывая взгляд от лба девушки.

Девушка в недоумении замерла. Повисло коварное молчание. Болевой шок постепенно отпускал Григория и когда он осознал, какую в итоге произнес пошлость, возмущенная неприкрытым хамством девушка, в спешке обвязав его травмированную руку, ушла помогать остальным раненым.

– Во дела, – пробурчал Григорий и поднялся на ноги. – Хотел же комплимент сделать, а вырвалось чёрт пойми что…

С головой погруженный в свой позор, он медленно побрел по небольшой опушке, на которой были щедро разбросаны бездыханные тела павших товарищей и врагов.

«Никогда не смей говорить в приличном обществе о самом интимном: про кислое брюхо и усики, – прокручивал в голове давнее наставление отца Григорий. – Иначе заклеймят развратником и быдлом».

Бичуя себя за унижение достоинства девушки, Григорий, свесив голову, добрел до крепости. Ко входу в крепость стягивались оставшиеся в живых солдаты. Для подавляющего большинства воинов, эта битва была не первой и они уже знали, что через пару часов после сражения, выступает генеральский глашатай (прошедший не одну войну) донося важные известия и планы на предстоящий день.

Кривой, собранный наспех пьедестал для глашатая был пуст. Григорий выругался, что поспешил подойти к крепости, когда мог ещё полежать на прогретом лучами солнца куске коры. Оглядевшись по сторонам в поисках седалища для отдыха, в пяти шагах от места сбора, он увидел толстую ветку на которой сидел одинокий солдат, обреченно смотревший на поле прошедшей баталии. Тяжело волоча ноги, Григорий подошёл к ветке и сел на её противоположную сторону, подальше от сослуживца, дабы не нарушать его беспокойные думы. Но стоило Григорию вспомнить недавний конфуз с медсестрой, как он сразу же позабыл о своём соседе. За самоуничижающими мыслями последовали вздохи. Поначалу они были едва слышны, но чем дольше совестливый плужок Григория вспахивал одно и то же воспоминание, тем чаще и громче из его маленького клешнеобразного рта вылетал тёплый воздух наполненный презрением к самому себе.

–Ты замечал, что они выглядят так, будто и не умирали? – Кивнув на поле боя, обратился к страдальцу сосед по ветке.

Совестливый Григорий не сразу понял, что обращаются к нему. Свесив голову, он продолжал смотреть себе под ноги, краем уха прислушиваясь к солдату на другом конце ветки. Но, когда в затянувшемся безмолвии не прозвучал ответ, Григорий робко обратился к соседу:

–Меня спрашиваете?

–Тебя, – повернув голову в сторону собеседника, ответил солдат. Григорию в глаза бросился огромный шрам, рассекавший лицо соседа пополам. Солдат продолжил:– Вот битва кончилась, а я, уже который час сижу и всматриваюсь в глаза погибших. Кажется мне, что плещется внутри у них до сих пор что-то живое. А знаешь, что самое поразительное? Вот это чувство, – он несколько раз ударил себя в грудь рукой. – Овладевает мной после каждой битвы. Соплеменники и враги, факт чьей смерти очевиден и неопровержим, печальным взором мечтательно всматриваются куда-то вдаль… А казалось, вон лежат перекрученные и разорванные друг другом. Конечно, этот эффект тут же пропадает, стоит подойти к телами и почувствовать противный кислый смрад разлагающихся трупов, но это ощущение раз за разом охватывает меня… Вот я и решил поинтересоваться, может, кто-то переживает то же самое.

«Вот балбес, – раздосадовано подумал Григорий. – И нужно было тебе своими вздохами привлекать внимание этого странного парня? Ответь коротко и закрой разговор».

– Не замечал такого, – робко, сказал он, надеясь, что такой ответ поставит точку в этой непродолжительной беседе. Но стоило ему поймать на себе тяжелый взгляд соседа со шрамом, он тут же смалодушничал и спросил: – А почему вы так их видите?

«Точно балбес».

– Что ты почувствуешь, если пройдешь мимо сородича, который в одиночку тащит тяжелый материал для укрепления стен общины?

– Мне будет неловко и совестливо, – Призадумавшись, ответил Григорий. – Я буду чувствовать вину перед ним и вернусь, чтобы помочь дотащить ношу.

– Вот тебе ответ.

Григорий молча посмотрел на соседа, ожидая, что он продолжит начатую мысль, но тот упорно молчал.

– Так просто значит, – произнёс Григорий. – Вина. Думаешь, что вина за то, что кто-то погиб, а не ты, являет ложное ощущение жизни в мертвых?

–Это самое близкое объяснение того, что я чувствую.

– Не серчай, но это чушь какая-то, – неожиданно для себя встрепенулся Григорий. – Почему ты вообще должен чувствовать вину за то, что твой товарищ оказался слабее или нерасторопнее, поплатившись за это жизнью? Знаешь, есть в этом мире проблемы гораздо серьезнее, чем страдания из-за того, что ты жив.