Анна Берсенева - Песчаная роза

Катя была молодая и беременная, Нина Яковлевна пожилая и одинокая, но обе способны были видеть нечто одухотворенное в простых подробностях жизни. Такая способность казалась Соне редкой и драгоценной.

– Я недавно альбом купила про Камерный театр, – сказала Нина Яковлевна, когда вышли из кафе. И добавила, заметив, что Катя не поняла, что за театр такой: – Он теперь Пушкинский, на Тверском у нас. Но теперь это совсем не то, конечно. Какой красоты когда-то были спектакли, боже мой!

– Мне всегда было страшно жаль, что театр так призрачен, – сказала Соня. – Вышел из зрительного зала – и все развеялось. Не удержать.

– Зато в зрительном зале такие эмоции переживаешь, что никакие киношные эффекты не сравнятся, – возразила Нина Яковлевна.

Под эту приятную беседу они вернулись к себе на Тверской бульвар, и до вечера Соня уже не отрывалась от своего журнала, выглаживая последние материалы перед сдачей в типографию.

Про Бентли она вспомнила только в ту минуту, когда вышла с работы. Ничего страшного в этом не было, все равно собиралась зайти домой, чтобы переодеться перед тем как ехать к Максиму, так что котенок не остался бы голодным. Но все же стало неловко от того, что привыкла учитывать только себя. То есть, конечно, и Максим, и брат, и родители значили для Сони много, но жизнь каждого из них была устроена так, что все они, хоть и по разным причинам, обходились в своей жизни собственными силами.

Бентли играл с заколкой, которую сбросил с полки в прихожей, и на вошедшую Соню даже не глянул. Еды в его плошке оставалось еще достаточно, так что он, пожалуй, и не заметил бы, если бы она сегодня вовсе не появилась.

Хорошо, что Витька подобрал по крайней мере котенка. Щенок был бы требовательнее.

Соня досыпала Бентли корм и поменяла воду, думая при этом, какое надеть платье, и решила, что наденет крепдешиновое, расписанное золотистыми розами; ей нравилось, что они словно тонким пером нанесены на ткань. Максим не выражал о нем своего мнения, но она знала, что хорошо выглядит в одежде, которая нравится ей самой, потому и любила надевать именно это платье, когда ехала к нему. Вдруг пойдут куда-нибудь в субботу или в воскресенье вечером? Скорее всего пойдут. И она будет нравиться себе, и ему это будет нравиться тоже.

В кухню вошел Женя с пластмассовым чемоданчиком. Соня и не слышала, что он здесь.

– Привет. Дрель папину возьму, а? – сказал он. – Через неделю верну.

– Привет, – ответила она. – Можешь не возвращать. Вряд ли кто-то будет стены здесь сверлить.

– Ладно, – кивнул Женя. – Если что, я приду и просверлю.

Когда им было лет по двенадцать, мама удивлялась, как могут двойняшки быть такими разными.

– Мой сын живет разумом, притом сильным, – говорила она. – А дочь – эмоциями, притом слабыми.

Из своего нынешнего возраста Соня понимала, что и слабые эмоции не оказывали на ее детские поступки сколько-нибудь заметного влияния. Чувства ее были подспудны, до поверхности жизни не докатывались даже их отзвуки, и поверхность эта оставалась безмятежной. Она ходила в школу, читала, гуляла с подружками во дворе дома в Подсосенском переулке, где прошло их с Женькой детство, потом круг прогулок расширился до размеров всего старого Центра – Москва находилась в той же глубине ее жизни, где и чувства…

У Жени, конечно, все было иначе. Даже во дворе, для Сони уютном, он вечно попадал в какие-нибудь опасные истории, из которых, правда, всегда выходил невредимым. То испытывал с друзьями взрывпакеты на пустыре за домом, то вся их компания зачем-то полезла на брандмауэр в Лялином переулке, стена под ними начала разваливаться, мальчишки попадали на асфальт, переломав кто ноги, кто руки, Женька же схватился на лету за какую-то скобу и, нащупав ногами выступ на стене, спустился вниз без травм, только ладони ободрал.

При этом ее брат не испытывал ни малейшей склонности к пустому риску, хотя потребность рисковать казалась Соне органичной для людей его склада. Личный опыт в том, что касалось мужчин, при ее образе жизни, правда, не был обширным, но книги довольно рано восполнили его и даже превысили. Все наблюдения над жизнью, сделанные Андреем Болконским, Джолионом Форсайтом или Жаном Вальжаном, создали ее представление о мире мужчин, и, как Соня со временем поняла, оно оказалось на удивление точным.

– Ты котенка завела? – спросил Женя. – Вроде никогда не хотела.

– И сейчас не хочу, и не завела, – ответила она. – Витька с первого этажа на неделю оставил. У него «Харлей», ты его не помнишь, наверное.

В Большом Козихинском они в детстве подолгу жили у бабушки Лизы, потому что родители работали в закрытом военном институте и часто бывали в командировках. Теперь брат приезжал сюда лишь от случая к случаю и только вещи его оставались здесь, потому что больше держать их было негде.

– Помню Витьку с «Харлеем», – сказал Женя. – На любителя котят не очень-то похож. Хотя такой гремлин мог ему понравиться, – добавил он, бросив взгляд на ушастого Бентли.

Когда, выйдя на пенсию, родители неожиданно продали квартиру в Подсосенском переулке и уехали на Алтай, чтобы разводить там в предгорьях лошадей, Соне с братом на двоих осталась бабушкина квартира. Как Соня ни уговаривала купить вместо нее две в каких-нибудь спальных районах, Женька отказывался. Говорил, что они с женой приходят домой только ночевать и им поэтому достаточно той, в которой они живут, главное, от работы не далеко. Но Соня понимала, что отказывается Женька не от избытка жиллощади, тем более не ему принадлежащей, и даже не от занятости своей. Вся его жизнь в самом деле проходила в больнице, особенно когда он стал заведующим реанимацией, но Сонина-то жизнь была связана с городом тысячами нитей, притом именно со старым Центром – с консерваторией, и с Театром на Малой Бронной, и с маленькой галереей «Роза Азора» у Никитских ворот… Брат просто не хотел эти ее нити разрывать, потому и отказывался делить бабушкино наследство.

Соне было от этого не по себе. Неёмко ей было – так называла это ощущение нынешняя Женина подруга. Звали ее Алеся, она была медсестрой и приехала год назад из Пинска. От нее Соня и узнала несколько белорусских слов, которые понравились ей простотой и точностью смысла.

С Алесей этой Женя познакомился всего месяц назад, но Соня предполагала, что его связывает с ней сильное чувство. Однако в Женькиной жизни было уже и сильное чувство, и слабое, и ни то ни другое не оказалось прочным.

Как бы там ни было, он переехал в квартиру, которую Алеся снимала в Тушине, туда и собирался переместить теперь отцовскую дрель. Надолго ли, Соня не знала.

Два года назад Женя стал работать в миссии «Врачи без границ» и постоянно уезжал то в Уганду, то в Мозамбик, то еще в какие-то жутковатые страны. Почему он так резко переменил тогда свою жизнь, Соня точно не знала, но догадывалась, что таким образом его конфликт на работе соединился с личной неприкаянностью. Брат ее был человеком максимально уживчивым в быту, но совершенно бескомпромиссным в том, что касалось жизненных принципов. Так что благополучных отношений с начальством здесь и сейчас ожидать ему не приходилось. Даже в Африке, наверное, было с этим проще. Почему он расстался с женой, отношения с которой были такие ровные, что их будто и не было вовсе, а потом с Линой, которую, наоборот, любил с каким-то пугающим надрывом, – об этом Соня его не спрашивала. И о том, что у него происходит с Алесей, не спрашивала тоже. Может быть, их связь не прочна и оборвется от ее вопроса – еще не хватало!