Валерий Шипулин - О, мой Томск!

Так вот, заваливает как-то зимой Лом в бар на седьмом этаже и прямо с порога: «Чуваки, не хило пропить четыреста рублей?»

Чуваки оторвались от стаканов с пивом и согласились: «Не хило».

Лом сказал: «Щас» и пропал… на полгода, но слово вылетело и было услышано, значит, за слово надо отвечать. А по тем временам четыре сотни деньги немалые – профессорский оклад месячный, работяга на заводе месяц мантулил, рогами землю рыл, да ты хоть заройся, а больше 250-ти не нароешь! Так что четыре сотни – это четыре сотни! Четыре сотни – это не хило!

Когда же Лом опять объявился на седьмом этаже, лето плавило асфальт, и ему с порога было предъявлено: «Где деньги?!»

– Чуваки, всё путём! Щас будет!

Вертанулся и исчез. Ненадолго – на пару часов. Прогудели тогда четыреста рублей, без малого четыре сотни прогудели.

Как он работал? Не было многоходовок в арсенале Лома, не то чтобы он их не любил или избегал – а зачем они ему? Все его комбинации были ярки, необычны, талантливы и просты настолько, что порой граничили с идиотизмом, но всегда опирались на наглость и цинизм.

Пример?

Пожалуйста.

Лето. Томск забит абитурой. Под завязку. Просто паломничество какое-то. Бог ты мой, сколько девчонок съезжалось тогда в Томск! Красивых, некрасивых, так себе и даже очень красивых, таких красивых, что хоть сейчас женись! Кто-то зубрит, кто-то, вырвавшись из родительских когтей, в Огород, т.е. Горсад на «скачки», т.е. на танцы, и мы туда же снимать их. Для съема в ход шло всё – кто-то представлялся аспирантом или сыном профессора, декана, ректора и т.п. Конечно, Лом тоже мог бы представиться аспирантом, сынком профессорским, заболтать, наобещать помочь со вступлением. Увы, внешность отнюдь не соответствовала аспирантской, и претензии на титул отпрыска ректорского были крайне сомнительны, эрудиции такой, как у Остапа Ибрагимовича, тоже не имелось, но город наш университетский, студенческий – не захочешь наблатыкаешься, вот и нахватался Лом, где мог.

О чем гласит первый закон афериста? Язык должен быть хорошо подвешен, и с этим у Сереги был полный порядок.

Итак, лето, абитура, пора вступительных экзаменов, зачислений, мы в Огород на съем, а Лом с красной папочкой и другом Сан Санычем в общагу на обход. Все было просто и обыденно: Лом стучался в комнату, заходил и с деловым видом, молча обводил, нет, ощупывал всё прищуренным глазом, после этого начинал: «Сан Саныч, фиксируй. Оконные рамы, шкаф-октант, стены, пол, дверь – покраска, потолок – побелка. Записал? Дверь хорошая, еще год простоит, менять не будем. Форточку разбили. Сан Саныч, запиши – Замена стекла».

Сан Саныч все честно фиксировал.

А Лом приступал к финальной части: «Так, девочки, поступили? Вот и хорошо, поздравляю. Хотите в общежитии жить или на квартире?»

От квартиры все, как правило, отказывались, тогда Лом просил их сдать по три рубля на ремонт общежития и расписаться в ведомости…

Вот так, гениально, просто и без лишних затей. Одну общагу Лом ошкуривал часа за полтора тире три – от этажности зависело, а сколько их, общаг, по городу! И ведь работало! Работало! Но только один раз, потому что Лом не повторялся.

Сегодня нас уже трудно чем-нибудь удивить – видано-перевидано всякого и в таких количествах, а вот умение, способность Лома импровизировать на пустом месте поражает и восхищает. Ну что станет делать обыкновенный, нормальный советский человек, когда у него в кармане от вчерашнего жалкий железный рубль, с лысым вождем на аверсе, организм мучается похмельем, а в душе неистребимое желание продолжения того, что было вчера? Да, хрен с ним с продолжением, здоровье бы поправить! У нормальных людей выход прост: человек садится в трамвай и пилит с Первого Томска в конец Фрунзе, чтобы в пивнухе у Вовки Крупенина загасить похмелья пламень жиденьким пивком, разбавленным тем же Вовкой Крупеней.

Так поступал нормальный человек, Лом же в киоске Союзпечати у Юбилейного гастронома покупал, заметьте, покупал! И, заметьте, на последний рубль шариковую ручку и папку из красного коленкора с тесемками!

Ну, хорошо, ну и что дальше-то делать с этим барахлом? А?

В то утро того дня Лом со своим дружбаном-подельником, когда комбинация имела достаточно солидный уровень и требовалось соответствующее качество исполнения, Лом обращался к его услугам и для солидности представлял дружбана Сан Санычем, а так, в обыденной жизни, канал Сан Саныч за Свистка.

Так вот, в то утро того дня Лом с красной папочкой, солидным видом и Сан Санычем вошел в подъезд пятиэтажного дома, поднялся на третий этаж и стал колотить в дверь квартиры. На вопрос «Кто там?» внятно ответил: «Открывайте! Милиция!»

Дверь отворилась, на пороге херувимчик в кудряшках с васильковыми глазами. Лом посмотрел в невинные глаза и задал первый вопрос: «Тебя как зовут?»

– Вова.

За первым последовал второй: «Родители дома?»

– Ушли на работу.

– Так, Вова, по имеющимся данным в этой квартире гонят самогон. Я ваш участковый, это понятой Сан Саныч.

Здесь Свисток, т.е. Сан Саныч, запрыгал, заскакал, выглядывая из-за спины Лома: «Товарищ участковый! Товарищ участковый, вон она! Я ее вижу! Под столом в трехлитровой банке стоит!»

– Подвинься, мальчик! Будем протокол составлять!..

Когда вечером родители Вовы пришли с работы, самогона в банке оставалось совсем чуть-чуть, на донышке. На вопрос «Кто это?» мальчик объяснил папе и маме: «На столе спит наш участковый, а под столом понятой Сан Саныч».

– Какой понятой?! Какой участковый?! Это алкаши из дома напротив!..

Так было, если у Лома от вчерашнего оставался рубль, когда же рубля не было, а желание было и жгло, тащился Лом в центр. Завидев в толпе знакомую, он начинал подрыгивать.

Картинка! А?

Он и так на голову из толпы выделялся и еще подпрыгивал, и еще кричал: «Таня! Таня! Таня! Таня!»

Что остается бедной девушке? Остается прошипеть: «Сережа, я тебя вижу! Что случилось?»

Всё! Попалась птичка в клетку!

Лом тут же, без промедления, с шутками-прибаутками заявлял, что для нормальной жизнедеятельности его организма необходимо и срочно три рубля.

И вот ведь странное дело: подруги у Лома – чувихи башлистые, открывает деваха кошелек, начинает рыться, искать трояк, а там червонцы, двадцатипятки. Лом мгновенно, нет молниеносно, нет, еще быстрее, выхватывал купюру покрупней, дарил улыбку: «Ну ты же знаешь, все равно отдам».

И исчезал.

Что говорить, должен он был всем и занимал не только у людей, которые могли отнестись сочувственно, но и у тех, кто, что такое чувство существует, даже не догадывался. Мог взять фирменную битловскую или юрайхиповскую пластинку, джинсы штатовские, блок американских сигарет, сегодня это называется взять на реализацию, а тогда – спекульнуть, сплавить, толкнуть, спихнуть, загнать подороже. Мог взять и пропасть. Через какое-то время объявлялся с разбитой мордой, но по-прежнему был неистребимо предприимчив, нахален и весел.