Array Сборник - Призвание – писатель. Том 3

Помолчав немного, Клава сказала:

– Мы с ним в медсанбате познакомились. В январе его ранило, так он два дня подряд бредил. Ирину звал, невесту свою. Меня за неё принимал. Потом на поправку пошёл. Дурачок, ты не знаешь какой Саша человек. Всё Ира да Ира, только про неё и рассказывал. А я ему – про тебя. И знаешь, он так за меня обрадовался, когда ты объявился. Сказал, что это настоящее чудо. Саша – друг! Только бы он выжил и со своей Ириной встретился…

Клава не лукавила, и Михаэль это чувствовал. С запозданием он понял, что лукавить она не умеет. «Но ведь с кем-то же у неё было, – вертелась мысль. – Если не с Бобровниковым, то с кем? Ладно, надо идти до конца. Спрошу у неё, сейчас же спрошу».

Но Клава словно прочитала его мысли.

– Не соврала я тебе тогда, в поезде, – сказала она после паузы. – Был у меня жених на фронте под Ленинградом. Там и погиб. Только не в эту войну, а в финскую, на Карельском перешейке. Он с отцом моим и братьями в одном цеху работал и меня заприметил. Мне тогда семнадцать было. Решили через год свадьбу играть, только… – помедлила Клава, – не дождались мы этой свадьбы. Любил он меня очень. А потом на войну его забрали. И всё… Долго я тогда плакала. Уж и новая война началась, а я как вспомню – так нахлынет. Пока вот тебя не встретила. Не хотела тебе говорить, молчала, да ведь не скроешь… Сердишься на меня?

Михаэля одолевала ревность. Напрасно он пытался убедить себя, что этот неизвестный ему соперник погиб и никогда не встанет между ним и Клавой. То, что он чувствовал, было сильнее его. Надо было что-то ответить, и он пробормотал:

– Да нет, что ты…

И попытался улыбнуться, только вышло плохо, и Клава всё поняла, но, как видно, не ждала другой реакции. Прижавшись к Михаэлю, она сказала:

– Ну что ты, Мишенька, дуешься? Я ведь тебя люблю, а Серёжи… того давно уже на свете нет. Знаешь что? Давай помечтаем. Вот заканчивается война, и приезжаем мы ко мне в Вологду…

Вологда! Об этом Михаэль не думал. Он вообще не думал о том, как сложится у него с Клавой. Здесь, на войне, где умереть можно в любой момент, – до этого ли сейчас?.. Так мало шансов остаться в живых, а Клава, оказывается, будущую жизнь планирует. Только найдётся ли ему в этой жизни место? Ему, еврею из Латвии, в исконно русском окружении? Примут ли его? А Палестина? Так и останется фантазией? Ведь Клава, даже если они чудом доживут до конца войны, ни на какую Палестину не согласится.

– Почему обязательно в Вологду? – Михаэль произнёс это только для того, чтобы не молчать. – Можно и ко мне, в Ригу.

– В Ригу? – переспросила Клава. – Не-е, Миша. Там, у вас, непривычно мне будет. И латыши… Вон, мужик про них рассказывал, который тебя чуть не задушил. А если таких, как эти каратели, много?..

Очередной налёт помешал ответить. Они едва успели запрыгнуть в наспех вырытую щель. Михаэль ожидал, что Клава вернётся к разговору, но этого не произошло. Зато в те недолгие минуты, когда они могли уединиться, Клава, похудевшая и не менее голодная, чем Михаэль, отдавалась ему так, словно это было в последний раз. Не то хотела убедить Михаэля в своей любви, не то что-то предчувствовала.

И вот теперь, когда они, пытаясь выйти из окружения и сдерживая наседающих гитлеровцев, заняли оборону у Финёва Луга, вероятность уцелеть становилась всё меньше и меньше.

А вскоре Михаэль и Клава расстались. Неожиданно появившийся в медсанбате Игнатьев коротко заявил Михаэлю:

– Некогда церемонию разводить. Забираю тебя обратно в полк. С комиссаром дивизии согласовано. А мне комроты нужен.

– Но я…

– Ну что «ты»? Что?.. В свой бывший батальон пойдёшь. Там командир теперь другой.

Михаэль хотел сказать, что он не Бобровников, которого муштровали в училище, что не сможет он ротой командовать, но понял, что возражения неуместны. И обстановка не та, и комполка уже всё решил.

Но тяжелее всего было прощание с Клавой. Михаэль обещал наведываться в медсанбат, Клава говорила, что будет ждать, но оба не знали, доживут ли они до завтра. Солнце больше не всходило, кругом была ночь, и только слабый просвет надежды ещё виднелся где-то на горизонте.

Михаэль оказался у Мясного Бора в тот момент, когда в горловине удалось ненадолго пробить предельно узкий, всего 300 метров, проход. Но пропускали через него только ходячих раненых и тех, у кого была крайняя степень дистрофии. Остальные, несмотря на всю безнадёжность ситуации, накапливались в насквозь простреливаемом пространстве, превращаясь в живые мишени.

На глазах у Михаэля то и дело кого-то убивало или ранило. Вскоре проход был снова перекрыт, и попытки восстановить положение, превратившиеся в тяжелейшие бои, не имели успеха. Михаэль видел только одно: непрерывное, наглое торжество побеждающей смерти, и не мог понять, почему 100-тысячная армия, призванная освободить Ленинград от блокады, превратилась в истощённую, оборванную толпу, а речка под названием Полнеть забита трупами так, что по ним можно перейти на другой берег, как по понтонам. Вокруг стоял тяжёлый, сводивший с ума запах.

На прорыв остаток 2-й Ударной армии пошёл 24 июня, и это была последняя попытка, последнее содрогание. А когда неудача стала очевидной, поступил и последний приказ: выбираться малыми группами или в одиночку.

Михаэль верил, что встретит Клаву, но вместо этого мимо него, поддерживая раненого Лазаря Борисовича, прошёл Николай Дмитриевич – батальонный комиссар, редактор газеты «Отвага» и кто-то ещё из редакции. Михаэля они не узнали, зато старший политрук Залилов – Муса Джалиль, возглавлявший группу бойцов, – ободряюще кивнул и даже попробовал улыбнуться. Улыбнулся и Михаэль, но получилась не улыбка, а гримаса.

Улыбаться он не мог. На его глазах несколько оставшихся у погибающей армии танков пытались проложить себе дорогу и ворошили устилавшие путь мёртвые тела, превращая их в летящую из-под гусениц кровавую массу.

Михаэль шёл вместе с майором Игнатьевым, к которому присоединилось ещё несколько человек. Не существовало ни рот, ни полков, ни дивизий, и каждый был предоставлен самому себе. Их обстреливали со всех сторон, каждый шаг мог стать последним, но Михаэль продолжал думать о Клаве. Покинув медсанбат, он ни разу не выбрался к ней, ни на минуту не мог оставить роту, и теперь, когда всё смешалось, окончательно её потерял.

Заметив, что спутники смотрят в сторону, он тоже повернул голову. Там лежал труп. Трупов было много вокруг, но этот выделялся, и, присмотревшись, Михаэль увидел убитую Машу. Она лежала на спине, задравшаяся юбка обнажила красивые полные ноги. Подбежав, Михаэль поправил юбку. Судорога прошла по телу, и он подумал с ужасом, что если Маша здесь, то и Клава, может быть, лежит где-то рядом.