Сьюзи Кроуз - Валенсия и Валентайн

– Валенсия…

– Люблю тебя, мама. – Валенсия повесила трубку на стену и села за стол. Она была худшей дочерью и худшей внучкой на свете.

Она потянулась за лежавшим на столе желтым блокнотом с отрывными листками. Такие блокноты были у нее везде – в машине, в сумочке, у кровати, на кофейном столике. Идея принадлежала Луизе и была одной из самых удачных.

– Вам нравится писать? – спросила она при первой их встрече.

– Да, – машинально ответила Валенсия, хотя не написала ни строчки после окончания средней школы. Ей просто хотелось угодить Луизе.

– Хорошо. Мы с вами будем вести такую штуку, которая называется дневник когнитивно-поведенческой терапии. ДКПТ! – Луиза рассмеялась, и Валенсия рассмеялась тоже. Потому что ей хотелось сделать Луизе приятное.

Идея ДКТП, со смешком объяснила Луиза, как будто в самом сочетании букв было что забавное, состояла в том, чтобы научить мозг пациента обращать внимание на самого себя, показать пациенту, что там происходит, и таким образом изменить способ мышления. Но теперь Валенсия просто использовала растущую коллекцию блокнотов для записи бессмысленных заметок и списков, и она обнаружила, что эффект от этого гораздо лучше попыток описать мысли и чувства. У нее даже стало вырабатываться что-то вроде зависимости, как будто она уже не могла разбираться в мыслях, не видя их на бумаге. В этом было, как ей казалось порой, что-то ненормально забавное: в своей попытке помочь справиться с одним компульсивным поведением Луиза инициировала еще одно.

Но что еще делать человеку, когда он не общается с другими людьми на регулярной основе? Кроме того, она лучше запоминала основные правила английского языка и вдобавок получила возможность использовать слова вроде таким образом и более того . Другие употребляли их на коктейльных вечеринках и шикарных обедах с мэрами городов и главами комитетов.

Валенсия откинулась на спинку стула и прошлась взглядом по тускло освещенной кухне.

Крафтовый обед на этом стуле был таким же «шикарным», как и все прочие ее обеды, но она не испытывала жалости к себе. Разве она заслужила что-то более шикарное?

Заметки в кухонном блокноте касались Питера, повторяющейся в последнее время теме, хотя она никогда бы не призналась в этом открыто. Все было искусно замаскировано так, чтобы выглядеть как эссе о велосипедистах. Название работы, дважды подчеркнутое, вверху страницы гласило: «Положительные качества велосипедистов». Учитывая, что Питер был единственным человеком, которого она знала (в самом широком смысле этого слова) и который ездил на велосипеде (по крайней мере, она предположила, что он ездит на велосипеде, из-за шлема, который лежал рядом с монитором его компьютера), читать его можно было и так: «Положительные качества Питера».

Перечисление качеств упомянутой личности пересыпалось названиями мест, куда она могла бы слетать во время своего терапевтического путешествия. Места эти брались наугад из журналов о путешествиях, на которые Валенсия переключалась, столкнувшись с трудностями в работе с эссе. Вот и теперь, вооружившись ручкой, она склонилась над страницей, перечитывая написанное, чтобы добавить что-то еще.

1. Велосипеды медленные. Ветер сумасшедший. Дороги ужасны. Таким образом, велосипедисты терпеливы, выносливы и сильны.

Богота, Колумбия

Цюрих, Швейцария

Лимерик, Ирландия

2. Автомобилисты ненавидят велосипедистов, пешеходы ненавидят велосипедистов. Они выбирают статус аутсайдера. Таким образом, велосипедисты скромны.

Коулун, Гонконг

Чикен, Аляска

3. Кроме того, люди, которые ездят на велосипедах, делают это, потому что это полезно для вас и для окружающей среды и вы занимаете меньше места на парковке. Таким образом, велосипедисты – хорошие, дисциплинированные, вдумчивые люди.

Салар-де-Уюни

Валенсия никогда так много не думала ни о велосипедах, ни о людях, которые на них ездят. Она заполнила несколько страниц похвалой мужчине, с которым общалась ровно один раз, замаскированной под похвалу тысячам совершенно незнакомых людей. Питер, уже на основании своей принадлежности к лагерю велосипедистов, представлялся удивительным человеком. Это потребовало гигантского логического скачка, но как раз такого рода прыжки удавались Валенсии особенно хорошо; это была ее единственная претензия на атлетизм.

Конечно, она основывала свое мнение о нем не на одном известном ей хобби; к этому времени он работал уже несколько недель, и она сделала еще ряд наблюдений. Как будто у нее обнаружился своего рода встроенный датчик Питера. Стоило ему оказаться рядом, и волоски на ее руках шевелились, как будто она потерла о них воздушный шарик, как будто они были крошечными антеннами приемника, постоянно ожидающими его радиосигналов. Она заметила, как он улыбается – одинаково всем. Как легко смеется. Она заметила хорошую для высокого человека осанку. И симпатичное лицо.

Она могла влюбиться в такого мужчину так же легко, как скатиться с горки на санках. Может быть, она уже влюбилась. Она не знала, что процесс может быть таким быстрым, что «заразиться» любовью так же легко, как подхватить грипп.

Последний и единственный раз она влюбилась (или, по крайней мере, испытала влечение) в двенадцатом классе. Парня звали Дон, он водил джип и считал ее «идиосинкразии» забавными и «причудливыми». Уже один только этот пренебрежительный тон должен был послужить ей сигналом к тому, чтобы отвернуться от него навсегда. Он не понимал, что ее компульсивные побуждения никакие не забавные, что они поглощают ее.

Все произошло быстро, но не так быстро, и закончилось не очень хорошо. Впрочем, оно и не успело начаться хорошо, потому что на первом свидании случилось немыслимое: Дон захотел взять ее за руку.

Конечно, захотел. Она тоже хотела держать его за руку, но с той только разницей, что она хотела этого абстрактно. Она хотела этого так же, как хотела поплавать в бассейне, наполненном мороженым-баттерскотч с ирисками, – идея фантастическая, мечта из разряда тех, которым можно предаваться на уроке математики. Но если подумать как следует, вряд ли кому-то захочется купаться в таком мороженом. Во-первых, липко. А во‐вторых, и на плаву не останешься – утонешь и задохнешься. Или, по крайней мере, объешься им, надышишься и в итоге возненавидишь любимое лакомство к концу такого испытания.

Ей так хотелось держать Дона за руку и в то же время совсем не хотелось прикасаться к нему. Получался поразительный парадокс, гораздо более поразительный, чем «причудливая идиосинкразия».

Бо́льшую часть того вечера, как и последующих свиданий и общения вообще, она пыталась придумать, как не дать ему прикоснуться к ней.