Дмитрий Ханов - Жизнь замечательных людей

– Выпить хочешь? – предложил он, доставая из-под своих ног бутылку водки.

– Нет, я бросил.

– А вот у меня не получилось, сколько помню себя, столько и пью. Жена, дети, все ушли. Алкоголь спутник одиночества, – усмехнулся старик. – Правильно сделал, что бросил.

– У вас есть дети?

– Дочка. Сын умер еще во младенчестве.

Извинившись, я уставился в пол. Разговор, мягко говоря, не клеился. Я, чтобы отвлечься, начал искать картины, все-таки за этим сюда и пришел. Стена и так была одной большой картиной, поэтому смысла искать там не было, я перевел взгляд на стол. Его содержимое было менее загадочней, чем весь интерьер вокруг: хлеб, бутылка водки, граненый стакан, пару кистей, карандаши – а вот под ним располагалось кладбище холстов. Естественно, увидеть, что на них изображено мне не удалось. Старик, заметив мой взгляд, достал откуда-то лист, налил в стакан водки и взял карандаш.

“Я редко рисую портреты.”, – промолвил он, приготавливая свое рабочее место. Старик раздвинул мольберт, поставил холст, положил карандаш и вылил в себя содержимое стакана. Этот ритуал мне успокоил, но все равно я был в легком замешательстве – я пришел покупать картины, а не быть моделью. Натурщик, конечно же, был из меня никакой, но я решил подыграть.

–Мне надо позировать?

–Нет, я и так тебя почти не вижу. Пропил я свои глаза.

Становилось все интересней, я начал ощущать себя героем какого-то артхауса. Молодой человек с непонятным слепым старцем в подвале, который еще и расписан, как Благовещенский собор; я не знал, сидеть со спокойным видом на месте, смеяться или бежать прочь со всех ног. Тем временем художник принялся за работу. Он совершенно не смотрел на меня, казалось я тут и не нужен. Через какое-то время, если о нем вообще могла идти речь, так как подвал, казалось, был вне его, я набрался смелости, встал и начал ходить; старик все также не обращал на меня никакого внимания. Под моими ногами появились две рыже-белые кошки, мурлыкая они начали об меня тереться. Из-за брезгливости я не обращал на них внимание, меня больше интересовали стены. Я рассматривал их, узнавал некоторых персонажей, некоторые оставались мне неизвестными. Казалось, что, по состоянию краски, я могу определить, какие персонажи были нарисованы раньше, какие появились недавно. Самый первой была почти выцветшая Элли, которая скорее вызывала достаточно приятные чувства; затем два ребенка, наверное, Гензель и Гретель, нарисованы уже немного по-другому, у Ганзеля была непропорционально большая голова; а вот и Синяя Борода смотрел на меня своим хищным взглядом. Конечно, странный выбор, но могу предположить, что рисовалось это для дочки. Думаю, так отец знакомил ребенка со всеми странностями этого мира, начал с невинных сюжетов, а закончил достаточно, на мой взгляд, жестокими. Но не мне его судить. Также, я заметил стройматериалы – стало понятно чьи руки создали постройки во дворе. Немного устав, я присел обратно на стул. Весь страх прошел, я начал чувствовать себя достаточно расслаблено, попутно проникаясь симпатией к старику. Мне почему-то казалось, что он добрый человек, наделавший в жизни много ошибок, которые так и не смог исправить. Я уже почти погрузился в рефлексию, но художник встал, вынул из мольберта холст и вручил его мне. Не сказать, что на портрете был изображен именно я, скорее, это был собирательный образ (старик все-таки почти слепой, по его словам), но глаза, насколько я помнил свое отражение или немногочисленные фотографии, были моими. Единственное что, меня напрягала непропорционально большая голова, но все это тогда я списал на художественный стиль. Старик, после вручения, выпил еще и начал со мной откровенничать, позже мне стало понятно почему. Из всего его разговора, я приблизительно понял его историю. Вкратце приведу ее: родился он не здесь, а на юге, в П. же он переехал на заработки, а именно продавать всякий хлам на рынке. Там же и познакомился с бывшей женой, пристрастился к бутылке, влип в мокрую истории и сел. До тюрьмы успел заделать двух детей, дочку Машу и сына Вадима, который, как он говорил ранее и умер в младенчестве. Свой подвал, как я понял, он тоже получил не совсем легально, но жили они семьей в нем. Понимая, что скоро сядет, наш герой и расписал стену, надеясь, что этим жестом примет участие в воспитании детей. В тюрьме многое произошло, самое страшное – умер сын и жена подала на развод, не понятно откуда взяв деньги. Выйдя, он оказался совсем один, с дочкой контактов не имел, единственное, что осталось в его жизни – это алкоголь и его художества.

Мы просидели до утра. Ушел же я, когда старик начал посапывать в своей колыбели. Картину, конечно же, взял с собой, к тому же, оставил ему свои заработанные за прошлый день тысячу рублей и записку, примерно следующего содержания: “Не на спиртное”. Друг для друга мы так и остались инкогнито: я и не спрашивал его имени, а он и не интересовался моим. Что очень странно, так как уже дома, рассмотрев картину по внимательней я увидел подпись: “Моему сынишке Вове.”. Вот такие ужасы нашего городка. Кстати, картина до сих пор висит у меня, я купил для нее раму. Попугай ее зверски ненавидит, пытается ободрать, а я никак не могу его от этого отучить. Бутылку же я опустошил, но это другая история.

В то время мне даже иногда казалось, что жизнь налаживается. Скромный заработок хоть и угнетал, но зато у меня было много свободного времени, которое я тратил, пожалуй, ни на что: либо просто сидел, уставившись в монитор моего не самого нового ноутбука, либо шлялся без дела на улице. В такой обстановке мне всегда более чем комфортно, я мало о чем думаю и оставляю всю свою энергию на созерцание. Если бы я еще знал, что такое красота, то может быть писал стихи, но, к сожалению, в покрытых снегом улицах я вижу только покрытые снегом улицы, а не множество красивых метафор. Ученик мой все также не мог запомнить мое отчество, но все-таки делал какие-то успехи в математике, поэтому в импровизированном учебном заведении “дом 14 на улице Б., в 30 минутах от метро” меня все чаще угощали чаем с печеньем. Хороша жизнь самозанятого человека! сколько впечатлений, сколько пространства для полета мысли, которая, к сожалению, в моем случае, только пикировала. Я наслаждался жизнью как она есть, и если раньше для того, чтобы крепко стоять на своих двоих мне требовалось отрешиться от окружающего мира путем употребления различных напитков (и скорее мнимая стойкость обуславливалась тем, что стоять, я в принципе, не мог, а скорее ползал), то сейчас ноги мои не подкашивались, шея двигалась плавно. Но, как известно, “и это пройдет”, поэтому в один день всему этому суждено было кончится. Схлопнулось моей незатейливое счастье, а мир открылся для меня с неожиданной стороны.