Ольга Шпакович - Апокалипсис: Пролог

– Из деревни приехал, молитвослов не взял, один он у нас.

– Ну, так что же?

– Молитвенное правило полностью не читаю, только по памяти, что помню.

– Зарплату получишь – купи молитвослов… Есть ещё что?

Ваня хотел рассказать про найденные деньги, но промолчал.

– Ну, коли нет… Имя?

– Иоанн.

Батюшка накрыл его епитрахилью, зашептал привычные слова. «Данною мне властью…».

В этот раз литургия не доставила обычной радости. И святое причастие не оказало обычного действия очищения, облегчения, озарения, словом, катарсиса. Однако Ваня не знал этого слова. Он почувствовал только, что в этот раз – не то. «Это потому, что на исповеди слукавил», – вздохнул он. Однако рассказать батюшке про деньги казалось ему решительно невозможным. «Выбросить их, окаянных, от греха подальше, а потом на исповедь сходить», – решил Ваня. На какое-то время ему стало легче, но только на очень небольшое время. «Как же выбросить, – стал он рассуждать дальше, – деньги сами по себе – не зло. Всё дело в том, как их использовать: можно во зло, можно – во благо. Легко пришли – значит, употребить их на благотворительность, на нищих, на храмы… Дяде помочь, братовьям гостинцев купить… Мамке отправить!.. Вот только если бы это рубли были, а то деньги-то – чужие, иностранные… Покажешь их кому, спросят – откуда они у тебя?.. Скажу – нашёл… Как же, так тебе и поверили!.. А коли деньги немецкие, так и в предательстве заподозрят, и в тюрьму посадят. А то и расстреляют, по закону военного времени. Точно, расстреляют! Вот и получается – деньги есть, а использовать их нельзя. Скажут, что или украл, или предал… Ну нет! Пусть полежат пока… А если найдут?! Ох, не дай Бог!.. Да нет, не найдут. Они под койкой в казарме валяются, на полу, в грязном мешке. Кому охота в этот драный мешок лезть? Никому и в голову не придёт, что там – клад… Так-то оно так, а вдруг?…»

Выйдя в таких смятенных чувствах после службы на улицу, Ваня невольно зажмурился: после сумрака храма его ослепила белизна снега и свет лучей редкого в этих краях, низко висящего над горизонтом, солнца. Снегу за эти несколько часов навалило столько, что ноги увязали в нём по щиколотку. Но с появлением хилого северного солнца обильный снегопад прекратился, зато стал крепчать мороз.

– Ого, подморозило-то как! – Мотя подняла воротник своей шубейки.

Народу на улицах прибавилось. На борьбу со снегом вышли дворники. Они махали огромными лопатами, пытаясь очистить улицы и мостовые. Люди, увязая в снегу, спешили по своим делам, в мягком пышном снегу приглушённо стучали копыта лошадей, запряжённых в лёгкие пролетки и более громоздкие экипажи. С рёвом проехал мотор. Проскакал конный отряд полиции. Полицейские напряжённо смотрели по сторонам, вглядывались в лица прохожих. Один из них смерил пристальным взглядом Ваню, но, как показалось парнишке, в глазах этого важного усатого офицера прятались неуверенность и страх. И вдруг где-то прозвучал отдалённый выстрел. Полицейские подхлестнули лошадей и устремились в ту сторону.

– Чтой-то как будто стреляют? – недоумённо спросил Ваня.

– Постреливают, – нехотя согласилась Мотя.

– Кто?

– Не задавай глупых вопросов! – неожиданно вспылила она. – Кто? Кто?.. Я-то откуда знаю? Бандиты – вот кто! С фронта, говорят, дезертиров много. А у них оружие. Вот и стреляют.

– Зачем?

– Ты совсем дурачок или как? Зачем… Может, они магазин грабят. И вообще. В неспокойное время ты, племяш, к нам приехал. В деревне-то, небось, поспокойней.

– Тяжко в деревне.

– А у нас что, не тяжко? Ещё не понятно, где тяжелее.

– Ну, что ж – война.

– Война-то война, да дело не в ней совсем… Чувствую я – надвигается что-то.

– Что?

– Да, думаю, скоро увидим, что.

На душе у Вани стало ещё более тяжело и тревожно. Теперь и сам он почувствовал, что воздух словно наэлектризован. Люди спешили по своим делам, как-то вжав головы в плечи, словно боялись получить пулю откуда-нибудь с крыши дома. От булочной змеилась по мостовой очередь насупленных женщин. Они стояли, укутанные в платки по самые глаза и мерили проходящих недобрым взглядом. Некоторые приплясывали на месте, так как в довершение их бед мороз безжалостно усилился, щипал тела под куцыми шубёнками и пальтишками.

– Это куда такая очередь? – удивился Ваня.

– В булочную, за хлебом, – пояснила Мотя. – Перебои с хлебом. Народ злой.

– А в деревне хлеба навалом, – заметил Ваня.

Когда миновали очередь, внимание Вани привлекла колонна под красными знамёнами, которая двигалась в сторону центра города. Сосредоточенные лица, развевающиеся флаги, топот сотен ног. Ваня и Мотя, как и другие прохожие, прижались к стенам домов, чтобы дать колонне пройти.

– «Смело, товарищи, в ногу,

Духом окрепнем в борьбе,

В царство свободы дорогу

Грудью проложим себе…»

Голоса крепли, и вот уже, еле слышные вначале слова песни, громом прокатились по улице, эхом отдаваясь от уходящих ввысь стен:

– «Свергнем могучей рукою

Гнёт роковой навсегда,

И водрузим над землёю

Красное знамя труда».

Колонна уже прошла, а Ваня всё стоял, открыв рот от изумления, пока Мотя не дёрнула его за рукав:

– Пойдём, прям засмотрелся на них.

– Это как же? – растерялся Ваня. – Вот такое поют, и им ничего?!

– Ой, сейчас всяк поёт, да и творит, что хочет, – отмахнулась Мотя. – Царство свободы у нас таперича…

Когда вернулись домой, дядя Андрей и братья уже давно были на ногах. Собрались на кухне обедать. Мотя поставила на стол кастрюлю с супом.

– С хлебом перебои, так мы пироги печём, – объявила она, ставя прямо перед носом Вани поднос с картофельным пирогом и разрезая его на куски, от которых поднимался аппетитный пар.

Ваня рассеянно глядел на то, как родственники молча уминают суп. Тишину нарушал только стук ложек.

– А ты чего не ешь? – спохватился Андрей, заметив необычное настроение племянника.

– Да вот, Мотя сказала, что в тревожное время я к вам приехал. Постреливают. Очереди за хлебом. Демонстрации вот, поют, что свергнут гнёт вековой… Это как же так?

– Только приехал, а уже заметил? – рассмеялся Андрей. – Да, брат, это тебе не крепостной строй. Демократия! Народ умнеть начал. Поднимается на свою защиту. Сейчас всеобщая цель – заставить правительство закончить войну. Хватит! Надоело! Тянется больше двух лет, а конца-края не видно. Зато видно, сколько покалеченных, увечных, безногих, безруких, в рваной солдатской форме милостыню просят.

– Слушаю тебя и вспоминаю, – усмехнулась Мотя. – кто радовался, когда война началась? Когда царь на балкон Зимнего вышел, вся Дворцовая, все, как один, на колени упали. Помнишь?

– За братьев-славян обидно было, – возразил Андрей. – Хотелось немчурам показать, каково это – наших задирать.