Дара Преображенская - Остров Надежды

Когда бабушка умерла, вся ответственность о судьбе Ани и о моей собственной судьбе легла целиком на меня. Соседи, кто чем мог, помогали: кто советом, а кто – вещами или едой, или деньгами – так и выросли.

Бабка Степанида хорошо готовит, она когда-то поваром работала в нашей местной школе (когда ещё школа была). Нам её стряпня всегда нравилась, потому что была приготовлена с душою. Она и меня научила кое-каким хитростям по части кулинарии, и я с удовольствием перенимала эти тонкости и хитрости. Я же лечила травами её больное сердце и гипертонию, и была счастлива, когда видела, что бабушкины сборы ей хорошо помогают.

Могилки родителей и бабушки Егорьи находятся за Степановкой, я часто туда наведываюсь. А недалеко от них – могилка моего Олега.

…..Он был тяжело ранен во Вторую Чеченскую, рана была тяжёлой, но никто не мог сказать, выживет ли он после такого ранения – были повреждены все органы в животе. Помню, Олега привезли во вторник уже после госпиталя, и то выпросили родители, так как было понятно, что в больнице ему лучше не становилось – только ухудшение с каждым днём.

– Дома и уход хороший, и я ему молочка свежего давать буду.

Так рассуждала Маргарита Семёновна, мать Олега. Отец всё время молчал, перенося это горе внутри своей души, но видно было, что каждый стон Олега отражался и на хрупком здоровье Сергея Сергеевича (после смерти сына у него случился инфаркт – спасти тоже не смогли, и теперь рядом две могилки стоят, словно, два богатыря – отец и сын).

Все соседи согласились с доводами Маргариты Семёновны, и Олег был помещён в чистую побелённую комнату. Я взяла академ-отпуск в училище, чтобы ухаживать за Олешкой. Большую часть дня он находился без сознания – бледный, только карие глаза, словно два уголька, горят, когда он открывал их и смотрел как-то задумчиво на меня.

– Что ты, Олеженька, – я вздрагивала под этим задумчивым и упорным взглядом, – лежи, лежи спокойно, я сейчас тебе поесть принесу.

– Не надо, Светик.

Его голос был слабым.

– Олег, что ты так смотришь на меня? Олежек…..

– Умру я, наверное, Свет. Ты это….не губи свою жизнь на такого….калеку, как я. Я уже не оправлюсь. Выходи замуж, я сам хочу этого, сам хочу твоего счастья, чтобы мог я с неба смотреть на тебя и радоваться, что всё у тебя хорошо.

Слёзы потоком накатывали на меня.

– Да что ты такое говоришь, Олег! Как ты можешь так говорить! Или нет у тебя сердца….! Никуда я не уйду, буду здесь с тобой, и замуж я не хочу, не хочу!

– Прости. Только….только я, действительно умру, не оправлюсь уже.

– Разве можно наверняка знать такое? Это только Господу Богу угодно знать такое.

Он, вроде бы, соглашался со мною. Но всё равно на своём настаивал.

– Всё это правильно, Светик, всё правильно. Но, ведь, я сам чувствую, ты не можешь доподлинно знать, ведь, смерть приходит только к каждому. Прости, что так жёстко говорю тебе об этом. Прости.

Лицо его заострилось, стал каким-то жёстким взгляд, этот суровый образ сильно отличался от того Олега, которого я всегда знала раньше.

Вечерами я и Маргарита Семёновна также и бабушка Егорья стояли на молитве в небольшой церквушке на отшибе. Я смотрела на позолоченные лики святых старцев, на лик Богородицы и плакала.

– Владычица Богородица, спаси, спаси моего любимого, – шептала я тайно внутри своего сердца.

Слезинки блестели и на глазах остальных женщин.

…..Олег умер через два месяца. Помню, был солнечный день, хоть и лето было уже на исходе, а у нас осень обычно тёплая с туманами и редкими дождями. Хоронили его всей Степеновкой, только от Степановки к тому времени осталось уже не так много домов – все почти разъехались на Большую Землю.

….Ярко светит солнце, порой светит, но не греет, однако и этого мне бывает достаточно. Здесь я обосновалась – в пещере, таких много на берегу, и тепло, и от ветров шквальных уберечься можно. Спички у меня есть, можно затем будет поленья жечь и сидеть возле огня, впитывая его тепло.

После того, как Остров Надежды продали японцам, все уехали на Большую Землю: кто с сожалением, кто с радостью, потому что поближе к цивилизации. Я не пожелала уезжать навсегда, уезжать отсюда, а, ведь, я вросла глубоко корнями в эту родную землю. И Россия теперь казалась мне чужой и не согревала сердце моё. Одиночество, сплошное одиночество….

И Аню давно не видела. После смерти бабушки Егорьи я осталась её единственной опорой и надеждой. Я её вырастила и проводила во Владивосток, затем она уехала в Хабаровск. Слёзы давно высохли, а пролила я их немало. Что ж, если умереть мне суждено, умру здесь, на Острове Надежды, но никуда не уеду, никуда. Вместе с Олеженькой моим и родителями, бабушкой Егорьей покой найду.

Краски уже были заготовлены, я их развожу олифой и наношу осторожно на холст (а рамы раньше дед Михей делал – он мастер по столярным работам). Где же он теперь, дед Михей? На холсте начали сначала возникать отдельные мазки, затем постепенно появился образ моей Ани, младшей сестры. Я рисовала её по памяти, хотя, вообще-то, предпочитаю работать с натуры, подмечая малейшие особенности внешности, характера натурщика.

Очень часто в наше художественное училище приглашались пожилые люди, ветераны тыла и войны, и мы, молча, с замиранием сердец их изображали. Нине Сергеевне, преподавателю композиции и рисунка, нравился мой стиль, она по обыкновению вставала позади меня и наблюдала за моей работой. Я не замечала её присутствия, а когда, всё же, замечала, отрывалась от работы. Нина Сергеевна улыбалась и тихонько (чтобы не отвлекать других учеников), произносила:

– Работай, работай, Света. Я твои рисунки хочу на выставку в Москву отправить.

– На выставку в Москву?

– Ну, да, ты будешь представлять наше училище. У тебя точные широкие мазки, твёрдые линии. Да и глаза персонажей у тебя получаются живыми, будто, душа там.

– Нина Сергеевна, разве кроме меня больше не у кого рисунки отправить? – спрашивала я.

– Им ещё предстоит только руку набить, – спокойно отвечала Нина Сергеевна.

Выставка и в самом деле состоялась, и я заняла на ней первое место. Помню, тогда мне выслали хороший гонорар (пять тысяч рублей). Деньги я отдала бабушке Егорье, купила чайный сервиз (старый-то давно треснул и имел неприглядный вид).

Холст запечатлел серо-голубые глаза и чуть рыжеватые волосы. Образ моей дорогой Ани становился всё явственней и отчётливей. Она сидела возле окна с раскрытой на коленях книгой. На подоконнике – ярко-красное яблоко. И яблоко, и глаза Ани привлекали внимание зрителя. А там, за окном я изобразила наш древний дуб, без него – никак, он тоже был мне дорог, как и всё здесь, на моём Острове Надежды.