Валерий Арефьев - Прекрасный белый снег

© Валерий Арефьев. Редакция 2022 года.

Песнь первая

И когда она кончила песню и сказала слово Ноюдо, стало тихо, и слышен был полёт бабочки. Те же двое оставили сосуд и ушли к подножью гор. Когда дорогу им преградила река Сулейма, один сказал: «Вот мой путь», и ступил, и вода приняла его. Тогда другой, имя которого было Харитон, просил ответа у реки, но не получил его и огорчился. «Я получил воздаяние за прошлое, которого не было», – сказал он. И он молился три дня и воздвигнул плотину, но река вышла из берегов и, подобно морю, залила поля. Тогда он сказал: «Я получил воздаяние за прошлое, которого не было. Справедливо ли это?» Он молился семь недель, и вулкан извергнул огонь, пепел засыпал реку, и стала она подобна горящему жертвеннику у храма Татсу.

Песнь вторая

Никем не замеченный, прошёл он туда, где был сад с зелёными деревьями, где люди были счастливы, и радость была на их лицах. Дети их были здоровы, а жёны так же прекрасны и тучны, как спелая тыква. Тот же, кто охранял их, был о двадцати восьми головах, каждая из которых имела своё имя. А имя той головы, что была обращена к утренней луне, было Нет.

Песнь третья

«Не устыдись вида моего», – сказал он и сбросил одежды. В том было знамение. И тогда она воздела руки, как требовал закон, и начертала знак долга и повиновения, а был то полумесяц в руке и ещё нечто о четырёх граней на конце древка, и они сопрягались.

Песнь четвёртая

Тогда же он увидел двух стоящих на камне. Один был опоясан мечом и в руке, воздетой к небу, держал священный знак Хаямусы. В другой руке у него весы, показывающие равновесие, в знак того, что судит справедливо. К кому же прикасался он священным скипетром, тот изливал счастливую слезу, если был он праведником и питался лишь кореньями злаков и водой. У иных же, грешных или тех, кто не исполняет утренний помаз, вместо слёз вытекали глаза и падали на землю, и тем было великое прощение, и были они счастливы.

Песнь пятая

И по третьему знаку ангела пелена сошла с его глаз, и вот что увидел он: то было красное поле, на нём же зёрна мускуса лежали, образуя прекрасную фигуру, сходную с тенью нехолощёного змея. Когда же доходила песня до слова Ури, память покидала тех, кто слушал её, и он отпустил им, что обещал, и был это лист.

Песнь шестая

Тогда же он молился ещё полный век, и земля расступилась, и обнажились корни священной сосны. Раскрылись корни так же, как это делает женщина, желая понести, и был там серебряный лук. Трижды тянул он лук, пока не придал ему форму любящего сердца. И тогда пустил стрелу в духа реки, и стало тихо. По истечении же этих семидесяти четырёх лет приснилась ему дева с соколом на плече. Тогда явились семь старцев седовласых, и означали они семь степеней удушья. Сели они в круг и, сказавши: «Радуйся, огонь духа!», съели того сокола и томились от боли. И сказали они Харитону: «Ты можешь победить реку, но ты не можешь вернуть жизнь».

Вы так жизнерадостны и позитивны, так счастливы и беззаботны, а загляните в мою душу, и вы умрёте от моей боли.

И сорок глав, как сорок дней…

Одним прекрасным, а хотя… скорее всё-таки я назову его чудесным, да, действительно, чудесным утром, полагаю, так – по замыслу, вернее впишется в контекст повествования, да и не утром уже кстати, только за́ по́лдень, наш незадачливый герой, внезапно вынырнув на белый свет из темноты глухого омута, словно на первый зимний снег, придя в сознание, нашёл себя в железной койке на колёсиках, о коих, впрочем, он узнает лишь позднее чуть. Вполне возможно, вы такие где-то видели, не это важно, на такой, я пояснил бы вам, чтобы без лишней суеты и без свидетелей переместить ещё живого или мёртвого, куда теперь ему положено по статусу. Такие, знаете, катают иногда ещё – между обычными больничными палатами, реанимацией и моргом… Понимаете? Где уже бывших пациентов, только временно, переселяют на другие, тоже милые, вполне удобные постельки, без белья уже, и без подушек, за ненадобностью более…

Сказать по правде, ощущения у Венички [2] В имени главного героя автор проводит определённую параллель с главным героем знаменитого романа Венедикта Ерофеева «Москва-Петушки». (а я отнюдь не просто так, не по случайности, решил назвать героя скорбной этой повести подобным именем, надеюсь, что читатели в дальнейшем сами всё поймут, без разъяснения) ни позитивными, ни радостными не были. Рука под капельницей, койка эта странная. «Куда попал-то я теперь? С чего бы всё это?» В подобных этой, тупиковых ситуациях, такие именно вопросы задают себе уже не юноши – мужчины, настоящие…

Ремни на бёдрах и груди, пристегнут намертво, на окнах сетка и решётка, небо в клеточку, иголка в вене, сверху виселица с банками. Тревожный, гадкий холодок, прони́зав сразу же жизненно-важное пространство между лёгкими, разлился снизу живота, сдавил дыхание, и тут горячая волна тяжёлым маревом накрыла грудь, обдав железными иголками до самых кончиков ногтей. «Ну всё, допрыгался, – подумал Веня; удовольствия, естественно, тут было мало, – это что за наваждение? Тут КПЗ или больница?» За решётками, в чудесном вальсе падал тихий и торжественный, такой прекрасный, белый снег…

Он горько выдохнул: «Вот так и я, куда-то мчусь и вечно падаю, пустой, как старый барабан. Кому я нужен тут?» И он опять закрыл глаза. Об этом Веничке сегодня думать не хотелось. Просто спрятаться, закрыв глаза, забыться снова, ненадолго хоть, пускай на несколько минут уйти в забвение, стереть из памяти вчерашние события – вот это всё, что сейчас требовалось Веничке…

Припоминая постепенно эту жуткую и столь нежданную, вчерашнюю историю, он начинал уже догадываться вроде бы, как оказался здесь и что бы это значило. Вот только сетка на окне и небо в клеточку – его, действительно, серьезно озадачили. «И что всё это означает? Где ты, Веничка? Куда ещё тебя нелёгкая забросила?» – вздохнул в растерянности он. Решёток точно уж у Вени в планах не имелось. Да и плана-то, на самом деле никакого, тоже не было, а уж тем более такого бестолкового. Настолько всё нехорошо и неожиданно, по-идиотски получилось этим вечером, как это, впрочем, зачастую и случается, и очень даже некрасиво. «Отвратительно, – подумал он, ну как ты мог такое выкинуть?» И вслед за этим он опять поплыл куда-то вдруг и провалился, словно в яму окаянную, во мрак спасительного, полного забвения.