Вадим Обёртышев - Адам, Последний человек

И третьим хорошим человеком, который мог пострадать от всего этого, был сам Забодалов. Конечно, с Васей можно было все уладить довольно тихо, просто заслуженно получив по носу и вернув вступительный взнос, но дело серьезно осложнялось информированностью терапевта Рейкина. О его вредности и любви к деланью гадостей, под видом выполнения гражданского или морального долга в больнице ходили легенды. Забодалов тоже считался в коллективе человеком злым и вредным, но это была другая вредность, без последствий, за исключением последнего случая, а Рейкин любил создавать конфликтные ситуации, рассказывая сотрудникам полуправдивые истории друг о друге и давая советы, как, что и кому говорить. Такую скрытую под навязчивой доброжелательностью подловатость Рейкина можно было объяснить ошибкой родителей при выборе имени для своего малыша. Дело в том, что Рейкина звали Геннадием. Имя само по себе совсем не плохое и в раннем детстве никаких трудностей не создавало. Популярного мультипликационного друга Чебурашки тогда еще не было, а книжку читали далеко не все, поэтому даже крокодилом никто не обзывался. Дело осложнилось, когда окружающие ребятишки подросли и получили первый опыт общения с врачами венерических диспансеров. Безобидное школьное сочетание Гена Рейкин быстро превратилось в Гонорейкина и создало массу сложностей, а потом и комплексов при общении со сверстниками. Такая несправедливость к себе вызывала желание мстить всем, кто мог спокойно называть свое имя и фамилию и кого за глаза не называли Триппером. Со временем все это сформировало такую незаурядную личность, как терапевт Рейкин, который мог осложнить отношения не только между старыми друзьями, но и между просто Эго и Суперэго в каждом отдельно взятом человеке. И в создавшейся вокруг Кудрявого ситуации этот генератор проблем и конфликтов был в курсе всего и при желании мог устроить серьезный скандал, грозивший Забодалову уходом по собственному желанию. Единственное, что теперь стало очевидным, это причина вчерашнего звонка из администрации с приглашением зайти для серьезного разговора. «Заскочи, Забодалов, завтра после обеда, тут кое-кто с тобой серьезно поговорить хочет…» – сказала по телефону секретарша главврача Архангельского. После последних откровений Рейкина этот странный вызов стал явным предвестником надвигающихся неприятностей.

Загруженный под завязку мыслями и старой железной стремянкой, Забодалов зашел на пост, где раньше сидел Вася, взял у дежурного санитара домашний телефон Кудрявого и направился к себе по длинному, застекленному с двух сторон переходу между корпусами. Он считал, что это самый длинный переход в мире после тоннеля под Ла-Маншем, но стремянка, больно натирающая плечо, выводила больничный переход на первое место. И вот на линии горизонта, где сходятся в одну точку пол, потолок и стены, появилось белое пятно докторского халата. В один момент был забыт Кудрявый с ежовыми проблемами, президент ОБЛЮЕ Мефодий и даже сеятель слухов и сплетен терапевт Рейкин. Навстречу Забодалову по самому длинному в мире коридору шла доктор Богданова. Посторонний наблюдатель наверняка бы отметил грациозность и отточенность походки, которая, несмотря на всю артистичность, была полной противоположностью манекенному хождению по подиуму. Язык походки женщины так же, как язык ее жестов, может передать очень многое. И если с подиума обычно можно услышать: «Эй, вы, глядите, какая я клевая, как классно у меня все переливается и подрыгивает, когда я так клево туда-сюда… А еще я могу рукой так сделать, ваще отпад…» – то походка Богдановой как бы говорила: «Я не виновата, что все это так красиво, но если вам нравится, я очень рада. Если красота и не спасет мир, то по крайней мере отвлечет на время тех, кто хочет его разрушить».

Забодалов прибавил шаг. Его воображение рисовало двух человек, бегущих по пляжу навстречу друг другу, теряющих на бегу головные уборы и по хоккейному разбрасывающих всех, кто попадается на пути. «Какой пляж, родной, – раздалось сверху, – зима на дворе». Пришлось сразу сбавить шаг, чтобы Богданова не услышала, что он разговаривает сам с собой. «Освободился! Ну, делай свое черное дело, расскажи опять про развод Мефодия, опиши все в красках и посоветуй развернуться и бежать в другую сторону. А мне, между прочим, все равно к ней зайти придется, потому что обещал. Не понимаю, зачем она меня позвала. Может, у тебя есть соображения на этот счет?» – «Во-первых, ничего рассказывать не буду, ты все прекрасно знаешь, а во-вторых, сам решай, что делать, уже не маленький. Кстати, пора замолкать, а то она может услышать твою самоговорильню. До свидания, скоро увидимся». – «Как, увидимся, где?!» – чуть не закричал Забодалов, когда до него дошла последняя фраза Голоса. «В комнате свиданий, в Крестах. Шутка. Придет время – все узнаешь».

За последние несколько минут на Забодалова свалилось столько неожиданных новостей, что даже его устойчивая голова пошла кругом. «Так, – сказал он себе, – сейчас главное – Богданова». – «Самая обаятельная женщина на свете приближается, и с ней даже можно будет поговорить, и сверху уже никто не помешает… «Только не вздумай сразу тащить ее домой, а на утро, как всегда, делать вид, что ничего не помнишь и страшно раскаиваешься». И, хотя раньше Голосу было невозможно не ответить, Забодалов промолчал, царственным жестом легко сбросил с плеча надоевшую стремянку и выпрямил спину. Они остановились друг напротив друга. По коридору психиатрической больницы, как сумасшедшее, носилось эхо от брошенной на кафельный пол лестницы.

– Кажется, у вас что-то упало, – сказала Богданова.

– Не обращайте внимания, это просто у меня с души свалился огромный камень…

– Вы знаете, Адам, у меня все само собой исправилось и опять работает нормально, – первой начала разговор Богданова, – так что по поводу лампочек заходить не надо.

– Жаль, – сказал Забодалов, – то есть хорошо, конечно, что все работает, я очень рад.

Возникла неудобная пауза.

– Да, хорошо, но лампочки – это не главное, – нарушила молчание Богданова, – я хотела с вами серьезно поговорить…

Эта фраза в устах женщин всегда вызывала у Забодалова сначала полное остолбенение, потом нервную икоту и желание сдать норму ГТО по бегу на длинную дистанцию, только не по кругу, а в одном направлении. Но в этот раз ему удалось сдержаться и даже изобразить на лице легкое удивление и заинтересованность. Но в мыслях испуганно прыгало совсем другое: «Я не готов, я не знаю, что делать, ну не готов я…»

– Это действительно очень серьезно, и касается вас лично, – продолжила Богданова, и после этого уточнения у Адама все-таки началось первичное остолбенение. – Меня вызывал Архангельский и расспрашивал про вас.