Жанна Красичкова - Безупречный друг

– Ты, прямо, аристократ какой-то! – Не удержался я.

– Ладно, не издевайся, больше никогда так не оденусь. – Ответил Ивар.

– Да я же в хорошем смысле. – Сказал я, протягивая ему газетный сверток с пайком.

Он ловко разделил три котлетных бутерброда на двоих по полторы штуки.

– Я дома пообедаю, ешь все, до вечера больше ничего не будет, и то, если тебе удастся вечером что-нибудь купить. – Сказал я.

– Без тебя есть не буду!

Худой и высокий своей статью он был очень похож на почти двухметрового Витьку. Когда я говорю, что снабжал Ивара одеждой, надо уточнить, что от меня ему перепадали в основном вещи, покрывающие верхнюю часть человеческого тела, проще говоря, футболки, свитера, рубашки и куртки. Одежда, которая была с коротким, рукавом смотрелась на нем как влитая. Все остальное он дизайнерски обыгрывал: рукава на куртках и свитерах подтягивал, с помощью манжет, на три четверти, а на рубашках, закатывал их до той же длины. Брюки же Ивар носил только Витькины, или намеренно купленные мной на его рост. А вот с обувью нам повезло: у нас обоих был сорок третий размер, для моего роста в метр восемьдесят два – нормальный, для его двух метров – маленький, но, как есть.

Я заметил, что он меня начинает подбешивать. Я кормлю и одеваю его последние два года, даже на стрижку в парикмахерскую денег выделил, в то время как сам удостоился лишь маминых ножниц, а он….

«А, что он?» – Раздался в голове «оправдательный голос» – так я всегда называл добренькие мысли, не дающие ходу здравому смыслу.

«А ничего! Вот именно: он мне ничего! Кроме черно-белой фанеры – заменителя пианино» – Также мысленно ответил я сам себе.

«Тебя так взбесило, то, что он хочет поделиться с тобой своим обедом?» – Оппонент обвинителя в моей голове не собирался так просто сдаваться.

«Да, именно так, только не своим обедом, а моим же обедом. Это я ему его принес! Хочет таким добреньким казаться. А за чей счет? За мой!» – Разъярился я еще больше.

– Знаешь, что? – Вдруг во весь голос заорал я. – Да пошел ты! Не будешь жрать без меня, так и не надо!

Я вырвал у Ивара котлеты с хлебом, швырнул их на бетонный, разбитый временем пол и яростно растоптал их.

– Вот так! – Сказал я.

Надо было видеть его в тот момент: сидит на этом сраном парапете и смотрит на меня таким удивленным кротким взглядом, как будто сочувствует мне. Такого оскорбления я стерпеть не мог. Одним точным ударом ноги я свалил его в обратную сторону. Он перекувыркнулся и ударился головой об бетон. Я испугался, что убил его, однако бетон был таким мягким, что напоминал скорее серый песок. Я подлетел и продолжил избиение. Он не сопротивлялся, чем побудил меня яростно выкрикивать в его адрес проклятия. Выбившись из сил, я сел на стенку, которую еще недавно занимал Ивар, и закурил. Он лежал неподвижно. Кровь текла у него из носа и из рассеченной брови. Кроме синяков и крови не было ничего, указывающего на столь ожесточенное избиение, видимо, полное отсутствие жировой прослойки, не дало его лицу опухнуть, а может это и произойдет позже.

Ивар молча поднялся, сплюнул кровь изо рта и, присев на корточки недалеко от меня, как ни в чем не бывало, достал из пачки сигарету и закурил. Его рубашка почти полностью залилась кровью из носа. Полагаясь на первое впечатление, я сделал вывод, что нос Ивара не сломан, слишком гордо развивался этот грозный флагман над гладью его лица. Он уже не выглядел таким крутым красавчиком, в наглаженной рубашечке и начищенных туфлях, каким предстал передо мной полчаса назад. «Что я наделал?»

Я раскаивался. РАСКАИВАЛСЯ!!! Клял себя за каждый ни чем незаслуженный удар, нанесенный другу, но, что теперь я мог поделать? По моему разумению был только один выход – выдержать роль до конца. И я сделал это. Из запачканного кровью кармана я вырвал свой пакетик с деньгами, звучно плюнул и вышел. Потом я подумал, что нехорошо будет Ивару идти домой в такой рубашке, вернулся, снял свою футболку и кинул в сторону все еще сидящего на корточках, бывшего лучшего друга, и ушел домой.

– Сережа, где ты ходишь? Уже пора выдвигаться на вокзал. – Сказала мама, и, взглянув на мои окровавленные руки с распухшими костяшками, округлила глаза от ужаса. – Ты, что, подрался?

– Мам, да где подрался? Посмотри на мое лицо и тело.

Я стоял перед ней с голым торсом.

– А что с руками? И где, ради всего святого, твоя майка?

– Майку подарил Варьке на память, а руки – это я боксировал по книжке, у нее в сарае, к армии готовлюсь. – Сказал я.

– Ты меня доконаешь. – Вздохнула мама. – Оденься и быстро обедать, уже выходить, а ты голодный!

Думаю, любому, не растерявшему до конца остатки человечности, понятно, что есть в тот момент я не мог. Я много раз закрывал лицо руками, чтоб не заплакать и зажимал рот, чтоб не заорать. Что произошло? Почему я так неистово набросился на Ивара? Откуда во мне было столько злости в тот момент? Как непонятно с чего взявшийся гнев настолько завладел моим сознанием и телом? И, почему я, идиот сраный, придя в себя, не кинулся вымаливать у него прощения, а выдержал свою трагикомедию до конца?

Ехать теперь я никуда не хотел. Поездка, которая обещала быть нашим с Иваром приключением, обернулась тяжелой бессмысленной повинностью. Я не хотел добираться до дяди Вити, не хотел искать Витьку, и впервые за эти два года почувствовал, что брат давно мертв. Вся эта затея имела смысл лишь, когда Ивар был рядом, а теперь я потерял его навсегда. Безусловно, была мысль, сказаться больным и отменить поездку, но это в купе с моим голым торсом и разбитыми руками, могло вызвать ненужные подозрения, чего я категорически не хотел. И мы поехали. Сели в автобус, я закрыл глаза и сделал вид, что сплю. Мама всю дорогу тактично молчала.

Дядю мы застали дома одного. Естественно, никаких признаков его сосуществования с кем-либо не наблюдалось. Проще говоря, Витька здесь никогда не появлялся. Да мне уже было все равно. Я потерял Ивара, а он мне был больше, чем брат. «Интересно, что сказал бы Денис о своем великом друге Сереже, если бы узнал об этом вопиющем избиении лежачего?» От этих мыслей не хотелось жить. Всю ночь я не спал, бесконечно перебирая сюжеты моего внезапного выпрыгивания под поезд или падения на асфальт с высоты музыкального училища, после того, как они откажут мне в поступлении к ним. И все вокруг будут плакать, не зная, какой я жестокий подлец! Мама и папа потеряют последнего оставшегося сына. Династия купцов, священников и поэтов прервется, а Варя так и останется старой девой до конца своих древних дней, поливая мою могилу слезами.

– А что с Витькиной квартирой? Ну, которую ему дед купил? – Зарядил я с порога кухни, едва продрав глаза.

Удивительно, как много можно позволить себе, оказавшись подлецом. Я заклеймен, и мне теперь ни к чему сантименты. Я в праве прямо и грубо выражаться, не оглядываясь на то, что скажут люди. А что им, собственно, говорить? Мерзавец – он и есть мерзавец.