Марита Мовина-Майорова - Власть Прозерпины

Она так и сделала.

А теперь выходила на берег. Смуглая её кожа была прекрасна, вся в капельках воды, в которых играло солнце. Она вся была прекрасна. Своей юностью. Аромат девственности распространялся от неё, как аромат ночного цветка, который так тонок и пронизывающ, что источается в ночи на многие пространства без перемещения потока воздуха, сам по себе.

Она легла на берегу, прямо на жаркий песок. Теперь уже песок обжигал её кожу. Она лежала на спине, вытянувшись блаженно и закинув тонкие длинные руки за голову, вся раскрывшись навстречу жарким лучам солнца. Её тело пело. Каждая жилка в нем трепетала, разбуженная испытанием смены ледяной воды на обжигающий песок и жаркое солнце. Она была довольна, ощущая биение жизни в каждой клеточке своего тела. Она чувствовала, как тело живёт сейчас своей собственной жизнью.

Потянулась гибко и раскинула ноги и руки. И приняла в себя все, наполнившись этим…

…На неё навалилось что-то липкое и горячее – гадкое, пахнувшее чем-то резким, вонючим. Это «что-то» навалилось на её лицо, не давая дышать, разрывая одновременно пространство между ног. Ей было больно. Очень больно. И… очень …приятно. Она пыталась высвободить лицо, извернувшись, но Вонючее Нечто держало её крепко. А боль внизу постепенно перешла в дикую боль, которую она не могла уже терпеть!!!

В этот момент она проснулась.

И уже не во сне, а наяву, закричала сквозь навалившееся на нее Нечто. Внутри все горело, а то, что приносило боль, все усиливалось и усиливалось. Какая-то огромная масса, волосатая и вонючая, лежала на ней, придавив, и разрывая и выворачивая её внутренности. Что-то огромное, твёрдое и горячее двигалось внутри неё. Тело онемело от боли и бессилия. И ей было хорошо! А движение внутри нее всё продолжалось и продолжалось! Ещё! Ещё! Но вот на мгновение это движение прекратилось, и то огромное и твёрдое, что было внутри неё, медленно поползло наружу… И вдруг дикая боль, полоснув огнём пространство между ног, снова пронзила все её тело, разорвав пополам! Хриплый вопль сладострастного вожделения, смешанного с непереносимой мукой боли, вырвался из её горла и на миг заглушил и шум водопада, и все звуки живой Природы вокруг, заставив саму Природу пережить с ней момент её нового рождения. Рождения кровожадного и сладострастного животного в ней…

…Ледяной воздух обволакивал горевшее огнём тело. Соприкосновение льда и пламени рождало лихорадку. Она не понимала, где она. Она не знала – кто она, и что произошло с ней. Только звезды, смотревшие ей прямо в глаза с высокого чёрного неба…

Эти звёзды в чёрном небе лишь и остались в её памяти. И ещё… Нет. Больше ничего.

Что это было с ней? И было ли…?

Когда-то…

1.

– Кто ты? – спросил он.

– Прозерпина, – ответила она. – Лесная женщина.

– Ты живёшь в лесу? – просто спросил он.

– Нет. Я живу в селении неподалёку отсюда. Но лес – мой второй дом. Поэтому они называют меня «лесной женщиной».

– Кто они?

– Ты задаёшь слишком много вопросов для умирающего. Лучше скажи, откуда ты появился здесь? Ты не похож на…

Она хотела сказать «на наших», но подумала, что и сама не очень похожа на них, тех, с кем жила в этом селении. Хотя родилась здесь. Поэтому она проговорила:

– Ты не похож на здешних.

Юноша закрыл глаза. Два луча погасли. Ничто не отражало его лицо. Маска печати. Маска молчания. Ей стало не по себе. Это внезапно застывшее лицо, кажется, даже испугало её. И всё-таки, она напряглась всем телом и спросила:

– Ты не хочешь отвечать?

– Нет, – ответил он.

– Хорошо. Не отвечай, – согласилась она с облегчением. И провела пальцем по профилю его носа. Он, не открывая глаз, улыбнулся. И она по-животному почуяла, что уже вся в его власти. Он управляет ею. Этот прекрасный обнажённый непорочный юноша, который появился ниоткуда.

– Ты поможешь мне? – безразлично спросил он через мгновение, все так же, не открывая глаз. – Ты не бросишь меня здесь умирать?

Тем же животным чутьём она поймала дыхание его власти над собой: он знал, что она уже не в силах оставить его. Ей стало жутко. И одновременно что-то тёплое защекотало у неё где-то глубоко внутри: она готова была терпеть любые мучения ради него. С этого мгновения сама себе она уже не принадлежала. Она не была уже Прозерпиной. Она уже не знала, кто она.

– Я не оставлю тебя умирать, хотя, возможно, оставить тебя было бы лучше для нас обоих, – она решила не играть с ним в прятки, он и так все о ней знал. – Я помогу тебе. Но как только ты сможешь ходить, ты уйдёшь отсюда. Навсегда. Иначе я сама убью тебя.

Он открыл глаза, и на неё снова брызнули два луча. Он улыбался. Он торжествовал. Они молча обменялись взглядами. Соглашение было подписано.

2.

Сколько времени прошло с того тихого летнего дня, когда она нашла его у ручья? Неделя? две? три? Всего месяц! А как в другой жизни.

…На его теле она не обнаружила ни одной царапины, ни одного ушиба, ни капли крови. Внешне все было в полном порядке. И потому сначала она растерялась, так как непонятно было, в какой помощи он нуждался. Он не мог сдвинуться с места. Все его тело при внешней целостности было не способно производить хоть какое-то движение. Только глаза жили. И мышцы лица иногда сокращались в улыбку. Ничего о себе юноша говорить не хотел. Иногда ей казалось, что он сам о себе ничего не знал. Временами – она видела в нем непорочность. Чаще – ощущала в нем какую-то непонятную ей силу и власть над собой, словно она была непорочной девочкой, а он искушал её и глумился над ней.

Отношения между ними складывались странно. Оба как будто что-то знали о своём будущем и не очень торопились его приближать. Она приходила к нему каждый день, кормила его, обтирала тело хрустальной водой ручья, а потом он засыпал, и она тихо уходила. Так как перенести его она не могла, то прямо на берегу ручья сложила для него жилище из веток и мха.

За то время, что она ухаживала за ним, они не обменялись ни одним словом. Весь ритуал её прихода, кормления, омовения и ухода совершался в полном молчании. Только один раз, спустя неделю после того, как она начала приходить к нему, он спросил почти без интереса:

– А они знают, куда ты ходишь каждый день?

Она не ответила ему. Если бы они узнали, что она ходит к чужому мужчине, пусть даже юному, и, ухаживая за ним, помогает ему выжить, они бы выгнали её, а его бы убили. Чужие мужчины были опасны для их рода. Клановость соблюдалась неукоснительно. И ещё: она была собственностью другого мужчины. Её уже выбрали.