Павел Астахов - Простые чудеса. Новые истории, изменившие жизнь

Многие друзья Хворостовского считают, что одним из событий, сыгравших роковую роль в его жизни, было Димино решение спеть партию Демона в одноименной опере Антона Рубинштейна. Постановку делали совместно театр «Геликон» и Московская филармония, и Дмитрию предложили в ней ведущую роль. Он сомневался. Об этом впоследствии говорил и его аккомпаниатор, и другие близкие друзья (круг их был всегда довольно узок). Сомневался, но все-таки решился на этот шаг. Дима – человек творчества, и это был очередной творческий вызов, который ему захотелось принять. Арию Демона в свое время исполняли Федор Шаляпин и Георг Отс, как же не попробовать и ему?!

Мы с семьей присутствовали на премьере (она состоялась все в том же Концертном зале имени П.И. Чайковского), пришли поддержать Диму. Разумеется, как верующие люди, мы очень переживали за то, что происходит на сцене, но главное – в его душе. Интересно, кстати, что Дмитрий играл Демона… с крестом на груди. После премьеры, отвечая на вопросы журналистов, он сказал: «Несколько лет назад мы с Валерием Гергиевым попытались представить в концертном исполнении отдельные сцены, и не получилось – я жестоко заболел. В этом, казалось, проявилось некое предзнаменование, но меня это нисколько не испугало». Однако, скорее всего, именно поэтому на сей раз Дима не снимал креста во время выступления.

Да, такие странные, «мистические» вещи, с одной стороны, можно рассматривать как некое суеверие, но с другой – в Писании прямо сказано: «Не искушай Господа Бога твоего». И об этом же с завидной регулярностью говорят нам святые отцы Церкви. Все-таки человеку верующему нужно быть осторожным с тем, что представляется как минимум неуместным. А, согласитесь, подобная роль, причем в обеляющем этого персонажа контексте, не то чтобы уместна для христианина. Есть в этом некий вызов Создателю.

Как бы то ни было, зимой 2015 года Дмитрий спел эту партию, а уже в мае узнал, что у него опухоль головного мозга.

Дальше была борьба, были многие метания, была боль физическая и душевная и были добрые дела, которые Дима успел сделать перед своим уходом.

И вот еще одно странное совпадение. Летом 2014 года на сцене Концертного зала имени П.И. Чайковского Дима выступает с премьерой своего сборника богослужебных песен. Через полгода ровно в том же зале он поет «Демона». Проходит еще полтора года – и 24 ноября на этой же самой сцене стоит гроб с Дмитрием Александровичем. Все в одном и том же месте…

Он прожил светлую жизнь. Удивительную, полную падений и взлетов, сомнений и веры. Конечно, короткую, но, как я уже сказал, за эту короткую жизнь он сделал столько, сколько большинство людей не сделают и за тысячу лет. Мы молимся за него и храним о нем только самые теплые воспоминания.

Что ж, все мы в руках Божиих, нам остается лишь возносить молитвы об ушедших и об оставшихся. Как писал святитель Феофан Затворник: «Течение жизни сокрыто от нас, и случайности ее бывают так непонятны, что нам ничего не остается, как взывать: “Буди воля Твоя, Господи!” Ибо знаем, что от Господа идет всегда одно добро».

На этом удивительные даты в моей жизни не заканчиваются, и самая интересная из них, пожалуй, требует отдельного рассказа…

История, которую хочу рассказать, произошла со мной давным-давно, в юности. Но истоки ее возникли много раньше, и об этом нельзя не вспомнить…

Мой отец был крещен с детства, мама – нет. Отец прожил сложную жизнь. Родился в смоленской деревеньке, которую в первые месяцы Великой Отечественной немцы сожгли дотла и всех, кто уцелел, угнали в Германию, в лагеря. Так в девять лет мой папа стал узником «трудового» немецкого концлагеря под городом Франкфуртом. Более трех лет голода, унижений, побоев, каторжного труда и постоянной угрозы «расстрела на месте»… Чудом моя бабушка Акулина Даниловна и папа выжили и вернулись. Бабушка через несколько лет умерла, оставив отца сиротой. А он очень любил жизнь, держался, цеплялся за нее, карабкался вверх и никогда не сгибался. Старался сделать как можно больше, учился, работал, снова учился, а потом и нас, детей своих, учил. В церковь не ходил, но в сердце всегда Бога держал и любил.

Он рассказывал историю о том, при каких страшных обстоятельствах его крестили в суровые 30-е годы. Папу Алексея в детстве звали Лёнькой, и никто, никогда не учил его молиться, напротив, в школе постоянно твердили про это, как про нечто совершенно запретное и недопустимое. Он не знал ни одной молитвы и просто не понимал, как надо и можно просить кого-то невидимого и неведомого о чем-то конкретном. В деревне были старики и старухи, которые каждое воскресение ни свет ни заря отправлялись в дальнее село, где чудом сохранилась церковь. Возвращались они оттуда только после обеда, но почему-то счастливыми, а не усталыми, и с какими-то светлыми добрыми лицами. Сам Лёнька лишь два раза был в церкви в районном городишке Угре, куда ездил в воскресенье с матерью на базар. Да и то украдкой. Заглянул, испугался и сбежал, чтобы в следующий раз так же прошмыгнуть внутрь, постоять, затаив дыхание, в торжественном полумраке сладкого ладанового дыма и удрать от странного и непонятного ему чувства, от которого хотелось взлететь ввысь и никогда не касаться земли. И в этом тоже была какая-то странная несуразность: он с мамкой тогда в воскресный день ехал на рынок, а старики шли в храм Божий.

Но одно Лёнька знал точно и очень твердо, хотя никому никогда не рассказывал, что его крестили в раннем детстве, практически сразу после рождения. Однако мамка боялась ему про это сказывать, а вот папка много раз говорил. А сделали так, потому что после рождения он страшно заболел. Совсем еще был крохой, но подхватил двустороннее воспаление легких. Лежал в забытьи и помирал тихонько. Фельдшер только руками развел, когда наконец его дождались и он мальца осмотрел:

– Ничего не смогу сделать. Слишком тяжелый случай, а пацан слишком мал. Единственное, что могу посоветовать, так это… покрестите его.

Затем он немного помедлил, потоптался на пороге, поморщился и понизив голос, наклонился к мрачному Лёнькиному отцу Павлу Степановичу, моему деду:

– И еще, Павлик, ты это… не говори никому, что я посоветовал крестить пацана. Я ж партейный… От крещения так оно хуже мальчонке не будет точно. А там, глядишь, авось и поможет.

Помогло. А потому Павел Степанович, рассказывая эту историю, добавлял, что у Лёньки есть ангел-хранитель, защищающий от всех бед. И он-то его после крещения и спас. Лёнька даже наглядно себе представлял этого ангела-хранителя: большой такой могучий дядька с отцовским бородатым добрым лицом и ружьем в руках. За спиной огромные мощные крылья и обязательно кинжал за поясом, на котором еще и патронташ висит с полным боекомплектом. Вообще, ангелов Лёнька, как ни странно, в жизни видал. Пару глиняных крашеных милых ангелочков, которые стояли у соседки тетки Фроськи на буфете. Но они его абсолютно не впечатляли, так как были маленькие, пузатые, к тому же абсолютно голые. Вовсе не защитники и хранители, а какие-то несерьезные малыши-голыши, которые не смогли бы и от кошки уберечь. Потому и возник у Лёньки в голове другой образ ангела – в виде охотника-добытчика. А еще появился он в сознании мальчишки потому, что как-то раз он увидал картинку, на которой был изображен именно такой персонаж. Только тот вместо ружья держал в руках длинное копье. Но с копьем у них в лесу точно делать было нечего, а вот хороший дробовик вполне сгодился бы. Так что Лёнька решил перевооружить своего защитника, и теперь тот был ко всему готов.