Надежда Антонова - От отца

Три месяца назад им снова улыбнулась удача. Они с Молли стояли около Берлингтон-хаус в ожидании клиентов. Вдруг Молли вцепилась в руку Кэтрин и громким шепотом сказала: «Смотри, это она…» В отдалении Кэтрин увидела почтенную пожилую даму в темно-сером платье для прогулок, старомодном капоре, черных перчатках, с маленькой, расшитой бисером сумочкой, кружевным веером и парасолью. Кэтрин непонимающе уставилась на Молли и выдернула руку, но та не унималась и зашипела: «Ну та, которая тебя принесла в приют…»

Мисс Флинт была совестливой дамой и очень раскаивалась в содеянном. Юджиния росла хорошей доброй девочкой, но чувство вины по отношению к брошенному ребенку не только не покидало мисс Флинт, но еще и возросло после появления на свет близнецов Юджинии и Майкла. Пару лет назад, когда в живых уже не было мистера Гастингса, да покоится его душа с миром, мисс Флинт набралась смелости и пошла в приют, где была когда-то застигнута за богомерзким занятием, но там о судьбе подкидыша ничего сообщить не смогли. Мисс Флинт страдала подагрой и во время приступов, которые не прекратились ни после подвязывания вареной картофелины, ни после прикладывания оторванных ног паука в оленьей шкуре, ни после того, как она закопала под дубом гвоздь из ботинка мертвячки Стеллы, всегда думала о том, что это справедливая расплата за ее грех и грех мистера Гастингса, пусть земля ему будет пухом.

Шел дождь, на улице было пустынно, мисс Флинт с трудом ковыляла по переулку, угораздил ее черт пойти пешком, и уже почти свернула на нужную ей Ричфорд-стрит, как откуда-то вынырнул огромный детина в грязном старом рединготе с чужого плеча, заношенных брюках, стоптанных нечищеных ботинках и смятом котелке. «Мэм, я долго вас не задержу! – пробасил он и почти учтиво с легким поклоном широкой красной рукой с грязными ногтями приподнял край шляпы, но потом вдруг больно схватил ее за пухлое запястье и изменившимся голосом просипел: – Слышь, повитуха чертова, двадцать пять лет назад ты отнесла корзину с ребенком сама знаешь куда». Мисс Флинт охнула, недаром сегодня ей приснился большой осел с длинными черными ушами. А как страшно он тянул к ней толстые губы, как больно хватал за пальцы… Мисс Флинт оглянулась и попробовала вскрикнуть, но неопрятный простолюдин, пахнущий потом, перегаром и дешевыми сигарами, еще сильнее стиснул ее запястье. Она затрепыхалась, как трясогузка, и попыталась вырваться, но ей не удалось даже провернуть кисть; тогда она умоляюще протянула к мерзкому кокни свободную руку и зарыдала: «Убейте меня, лучше пусть я пойду вслед за мистером Гастингсом, чем буду дальше нести этот крест». Детина напрягся: «Слышь, мистер Гастингс – это папаша? Значит, это он велел избавиться от девчонки?» Мисс Флинт, обливаясь слезами то ли от боли, потому что рука у этого верзилы была железная, да и подагра ее не щадила, то ли от страха и отчаяния, мелко и часто закивала. «И он уже помер, говоришь? – Детина озадаченно сплюнул желтую вонючую слюну сквозь щель в почерневших передних зубах. – А живой-то из этих Гастингсов кто-нить остался?» Мисс Флинт наклонила голову набок, надула щеки и округлила глаза, став похожей на сову. «Не молчим, слышь, кто там у них еще есть? – Верзила ощутимо тряхнул руку мисс Флинт. – Ну сестры там, братья, кузины, тетки какие-нить…» Мисс Флинт сокрушенно вздохнула, да простит ее Юджиния, но что теперь она могла сделать? Видимо, им всем придется расплачиваться за этот страшный грех, тем более что боль в запястье становилась невыносимой. Мисс Флинт посмотрела на отвратительного кокни со всей ненавистью, на какую была способна, и тихо произнесла: «Сестра, у нее есть сестра-близнец».

Кэтрин рано начала себя помнить. Холодная комната приюта, грязный вонючий тюфяк, на котором они спали впятером или вшестером под старым тряпьем и младшие часто просыпались неукрытыми и заболевали; жидкая каша или негустая похлебка непонятно из чего два-три раза в день, облизывание грязных пальцев, на которых оставались разваренные хлопья овса или пшена, почерневший картофель, прокисшее молоко, гнилое мясо раз в неделю, застоявшаяся вода из водосточной бочки, диарея, корь, скарлатина, туберкулез, эпидемия холеры, изготовление тапочек, сбор куриного помета и собачьих фекалий для кожевенника, торговля водяным крессом. Наверное, ее давно бы уже не было в живых, как неряхи Роуз, если бы не преданная любящая Молли, которая всегда находилась рядом, поила водой из бутылки, когда Кэтрин болела, помогала выливать помои, когда была ее очередь, отбивала от старших, учила, как лучше щипать паклю, чтобы не сильно кровоточили пальцы. В пять лет Кэтрин спросила у Молли про родителей. Молли засмеялась особенным смехом и сказала, что родители у них разные и если своих она еще хоть как-то помнит, то родителей Кэтрин она в глаза не видела. В тот вечер Кэтрин долго плакала, отвернувшись к стене, потому что ей даже в голову не могло прийти, что они с Молли не сестры. Но расстраивалась недолго, потому что какая разница, кто твои родители, если ты их все равно не знаешь и, наверное, уже никогда не увидишь, а Молли всегда была и есть.

Кэтрин пришла пораньше и уже успела несколько раз прогуляться по широкой аллее, ведущей к Канадским воротам. Накануне они с Молли репетировали диалог с Юджинией. Молли мечтала поймать Юджинию на крючок. Сначала она предлагала ее разжалобить, но Кэтрин эта идея была не по вкусу. Можно снова припугнуть, воспользовавшись услугами Джимми, но, учитывая положение Юджинии, это было смешно. Также отрабатывалась версия шантажа, но для этого нужно сначала войти в доверие. Деятельная Молли сыпала идеями и старалась убедить Кэтрин в том, что сейчас единственно правильным будет хоть что-то урвать, пусть даже немного, как говорится, с паршивой овцы… И впервые Кэтрин была против.

У ворот остановился кеб, из которого вышла дама в бордовом платье с глубоким лифом и длинным шлейфом, в черной шляпке с перьями, черных ажурных перчатках и с кружевной черной парасолью. Ее сопровождала еще одна дама, возможно, горничная леди, одетая в скромное серое дорожное платье и серую шляпку с синими искусственными цветами. Хотя Кэтрин не накрасила губы и постаралась одеться как можно более благопристойно, но когда дама в бордовом проходила, а точнее, чинно и медленно проплывала мимо (еще давно Молли рассказывала, сколько на них всего надето, и получалось, что быть недамой не так уж и плохо, потому что одежды на этих высоконравственных мамашах всегда столько, что можно одеть трех, а то и четырех таких, как они с Кэтрин), она скривилась, отвернулась и довольно громко сказала спутнице: «Неужели уже они и здесь работают? Скорее отсюда! Какой позор!» И впервые Кэтрин мысленно с этим согласилась.