Сергей Катканов - К последнему царству

– Лично не знаком, но фильмы его очень люблю.

– А вы хотели бы с ним подружиться?

– Заманчиво, – иронично заметил Берг.

– Я так считаю: настоящая большая дружба начинается с участия в больших совместных проектах.

– Почему бы и нет? Но во сколько мне это обойдется?

– Я пытался посчитать, но нолей так много, что я в них запутался. Но вот что характерно: когда я пытался посчитать стоимость ваших активов, то сбился гораздо раньше. Я и не подозревал, что нолей бывает так много. Но что там все эти ноли. Ведь нет на свете ни чего дороже настоящей мужской дружбы.

– Можете не продолжать. Я понял.

– Никитин ждёт вашего звонка.

***

– Мозгов, как думаешь, в чьих руках сейчас находиться судьба России?

– Я знаю.

– Не знаешь. В твоих.

– Именно это я и знал.

– А сможешь?

– Всё не просто. Но выполнимо. Тебе нужны чиновники, которые не будут воровать. Я их найду.

– А они вообще-то хоть существуют?

– Конечно. Их, разумеется, не большинство. Но они есть.

– А вот объясни мне, что твоя психология об этом глаголет: почему одни воруют, а другие – честные?

– Не стал бы вообще употреблять слово «честные». Это не термин. В наше время честным считают хозяина строительной фирмы, который ворует 10-15 % средств, выделенных на строительство, и не больше. Это такой честный вор. Честность – понятие условное и относительное. А нас интересуют люди, имеющие неэкономические мотивации деятельности.

– Что это за мотивации?

– Представь себе Курчатова, который мастрычит бомбу, или Королева, который делает ракету, или Кошкина, который возится со своим Т-34. А если бы им сказали: не делай бомбу, не делай ракету, не делай танк, и вот тебе за это куча денег. Только ни чего не делай. Живи в своё удовольствие. Кто из них согласился бы?

– Ни один.

– Да. Их деятельность имела неэкономические мотивации. У каждого было «дело всей моей жизни». И сделать это дело было для них гораздо важнее, чем разбогатеть.

– Значит, чем талантливее человек, тем вероятнее, что он не будет воровать?

– Да, но не гарантия. Иной талантливый человек не успокоится, пока не конвертирует свой талант в состояние, пока про него не скажут: «Он стоит сто миллионов». Такой человек и сам не способен поверить в свой талант, пока не станет богатым. Талант – штука эфемерная, а вот сто миллионов – это очень конкретно.

– В том обществе, которое измеряет ценность человека размером его состояния.

– Совершенно верно. Всё зависит от общественной атмосферы. Её создание – штука чрезвычайно кропотливая, но если мы хотим добиться долгосрочного результата, заниматься надо именно этим. Ты вот собираешься воров расстреливать. Это правильно, конечно, но это первоочередные пожарные меры, на одном страхе далеко не уедешь. Большевики это прекрасно понимали. Для Курчатова, Королева и Кошкина звезда героя значила примерно то же, что для Гейтса и Джобса их миллиарды. В одной системе координат звание героя приподнимает человека над миллионами соотечественников, а в другой системе координат ту же функцию выполняет огромное состояние. Но и для тех, и для других важно чувствовать себя особенными людьми, именно ради этого чувства и те, и другие рвут жилы, хотя одни вроде бы аскеты, а другие – стяжатели. Для человека невыносима мысль, что он ни кто и ни что, что он лишь безликая частица биомассы, что он лишь навоз, на котором другие будут выращивать для себя овощи.

– Большинству людей решительно наплевать на всё такое.

– Верно. Но мы сейчас говорим не про большинство людей, а про элиты. Что сейчас дает чиновнику принадлежность к элите? Возможность воровать. Даже подъём по лестнице чинов важен не сам по себе, а как возможность увеличить статусную ренту. Иначе чиновник не будет чувствовать себя элитой.

– Не трудно понять, почему так вышло. Людям не предложили ни чего, кроме перспективы обогащения, нет ни какой возвышенной идеи, которой можно было бы служить, и, служа ей, добиться самореализации. В итоге незаурядным людям остается тупо зарабатывать деньги. Но как включить в элитах неэкономические мотивации?

– А как это сделал Наполеон? После нашествия французов москвичи вспоминали, что грабили в основном немцы из наполеоновской армии, французы почти не грабили, гвардия не грабила вообще. У немцев была психология наемников, у них не было других причин для участия в этом походе, кроме возможности грабежа. У французов была психология людей, принадлежавших к великой нации, большинство из них считало грабеж ниже своего достоинства. А у гвардии была психология сверхэлиты. Гвардейцы чувствовали себя сверхчеловеками, людьми, которые неизмеримо возвышаются над общей массой, и которым не могут быть свойственны низменные пороки обычных людей. Гвардеец чувствовал, что он уже возвышен надо всеми принадлежностью к сверхчеловеческой корпорации, деньги ни чего бы к этому не прибавили, а участие в грабежах означало бы, что он обычный человек, не настоящий гвардеец. Почему под Ватерлоо гвардия отказалась сдаваться и предпочла смерть? Да потому что, если бы они сдались, то оказалось бы, что они обычные солдаты, что принадлежность к гвардии ни чего не значит. И умереть показалось легче, чем утратить ощущение принадлежности к суперэлите.

– Но ведь это строится на тщеславии?

– А ты хочешь сделать бюрократию обществом святых? Править можно, лишь опираясь на понимание человеческой природы, иначе ты будешь править, опираясь на иллюзии, а это чревато. Престарелый Суворов с сокрушением писал своей дочери, что всю жизнь пробегал за славой. То есть тщеславие было его главным побудительным мотивом. А ведь это был православный человек. Но это был человек, а не ангел. Отучи сначала чиновников воровать, а там продолжим наше общее движение к святости.

– Да, ты прав. К тому же есть разница между тщеславием и честолюбием. Почему раньше командир полка, растратив полковую кассу, пускал себе пулю в висок? Утратив честь, он уже не мог жить.

– Заметь, кстати, что полковник стрелялся не тогда, когда растратил казенные деньги, а тогда, когда это становилось известно, а пока за руку не схватили, ни что не мешало ему жить без чести. То есть речь о том же самом: человек, утратив право принадлежать к почетной корпорации, не мог без этого жить. Сама по себе честь – вещь эфирная. Тебе потребуется немало трудов для того только, чтобы выразить, что это такое. Все определения недостаточны. Рыцарскую, дворянскую честь в наше время легко перепутать с бухгалтерской честностью, а это далеко не одно и тоже. Честь – это не о мировоззрении, это о мироощущении. Честью дышат. Представления о чести невозможно получить, если нет живых носителей этих представлений. У Наполеона они были, ему служили представители древних аристократических родов, и то маршалы из трактирщиков не многое у них переняли. У них слово «честь» с языка не сходило, но они так и не получили об этом понятии надлежащего представления. А у тебя аристократов нет. У тебя только шитая золотом постсоветская быдлятина, по сравнению с которой даже наполеоновские сыновья трактирщиков выглядят настоящими дворянами.