Михаил Васильев - Картофельная повесть об ушедшей любви

*************

Утро началось внезапно. Никто не хотел, чтобы оно наступало в шесть часов. Распахнулась дверь, человеческая рука поползла по стене, доползла до выключателя. Яркий свет развеял последние сны. Вошел мужчина в рабочей одежде.

– Па-а-адъем! Ребята, поднимайтесь. Всех касается. Новеньких – то-о-оже. – Он посмотрел в мою сторону, наклонился и тихонько произнес: «Мы за вами наблюдаем, Михаил. С первого дня.»

Я повернулся к соседу и изобразил вопрос:

– Чудновский… Чмырь. В институте работает. Никто не знает, кем… Короче, не бери в голову. Его тут все ненавидят. Бурилы… вообще чуть не отмудохали. Он к ним больше на заходит.

Чудновский еще раз оглядел присутствующих и направился к очередной комнате. Мы оделись и потянулись к столовой. Поели какой-то бурды и направились к автобусам. Через полчаса нас привезли на поле. Угодья совхоза «Повадинский», Каширского района. Бескрайние поля, беременные картофелем. Влажная серость. Картофелекопалки выстроились в ожидании рабочей силы. Возле каждой работал бортовой ГАЗон. Водители и комбайнеры стояли неподалеку и курили. К нам подошел бригадир и озвучил распорядок.

– То же самое. – выдохнули мои новые товарищи, – Майкл, полезли на комбайн. Это халява.

На комбайнах работали, в основном, ребята. Девушки шли за комбайнами и подбирали картофель, который не захватывала картофелекопалка. Бросали его в ведра и ссыпали в приготовленные мешки. Мешки подбирала бортовая летучка. Поле граничило с небольшим лесочком. Когда комбайн доползал до края поля, все дружно убегали. Ложились на пожухлую траву и закуривали. Через некоторое время прибегал бригадир, начинал громко кричать, и все возвращались к работе. Это продолжалось, примерно, до трех часов. Потом нас отвозили в столовую. Противники стадного питания оставались в поле и дожидались совхозную автолавку, которая за копейки предлагала вполне сносную еду. Некоторые просто сидели на мешках. Они экономили. Потому что местные регулярно приносили самогон. Он устойчиво отдавал резиной, но приводил к потрясающим результатам.

Работа не очень утомляла, мы успевали отдыхать, поскольку бункер требовалось регулярно выгружать. В эти минуты каждая бригада с чистой совестью расстилалась на куче ботвы. Но попадались комбайны, за которыми волочились огромные бункеры. Кажется, восточногерманского производства. Мне, однажды, посчастливилось попасть на такую машину. Напротив меня встал Илюха. Поначалу работа спорилась. Примитивные действия. Ботву – за борт, клубни – на ленту. Через некоторое время это надоело. Кто-то заметил, что, если ботва попадает на ленту, барабан забивается, и срабатывает «автоматика». Процесс уборки останавливается, а мы, естественно, закуриваем. В итоге, решили периодически бросать ботву на ленту. Количество «вынужденных» остановок увеличивалось. Когда решали устроить перекур, кто-нибудь бросал на ленту кипу ботвы. Через пару минут барабан начинал грохотать. Мы колотили по кабине: «Стооой! Забилось!» Комбайн останавливался, мы закуривали. А водитель, матерясь, принимался орудовать ломиком. За такой работой, впоследствии, проходили дни. Подъем, столовая, поле, перекуры, столовая, свободное время, пьянка, отбой. Утром – по новой. От такого режима я, казалось, успокоился и забылся. Печальные раздумья беспокоили все реже. Все реже вспоминал о ней, еще реже – тосковал… В какой-то момент я уже начал думать о ней, как о бывшей. Чем сильнее чувство, тем быстрее оно угасает….

*****************************************************************************

Весенняя Москва. Беззаботное время между сессиями. На занятия ходить немыслимо, то есть, бессмысленно. Странное состояние, когда при тотальной лени хочется прыгать и петь. Позвонил Лелику. Договорились встретиться на «пушке», у статуи. Лелик предупредил: «Я буду не один. Зовут Наташа. Любовь моей юности. Вместе танцевали в одном ансамбле. Это что-то! Беда, а не женщина. Короче, познакомлю.»

Пришел к памятнику. Памятник был зеленовато – серого цвета. Беспощадно засижен голубями. Мне кажется, что скульптор задумал статую с голубем на голове. Жду минут двадцать, если не больше. Выходят двое. В походке Лелика отчетливо читалось: «Вот такой я красавец, а ты бы все равно не ушел.» Держит за руку девушку. Она, почему-то, засмеялась и сразу протянула руку: «Наташа». Лелик начал решительно: «Мишель – это Федотова! Федотова – это Мишель!»

– Мишель! Мы с Федотовой танцевали в одном ансамбле. Гастроли, зал Чайковского, костюмы, репетиции, все дела… Однажды мы летали в «Океан»! Ты знаешь «Океан»? Это х… знает где. Лагерь около Находки. Восемь часов на самолете. Такое время! … А Федотова! А с ней всю голову поломал. Нет, она мне поломала. Короче, хочу избавиться. (он говорил громко, чтобы Федотова слышала). Федотова, может я тебя продам? Вот, Мишелю! Он знаешь какой! На гитаре играет… и поет. «… Я ТО ЖЕ БЫЛ… ВЕ-СЕ-ЛЫМ И БЕС-ПЕЧ-НЫМ…» Короче, Мишель, возьмешь? За пять рублей продам. У тебя есть пять рублей?

Наташа слушала, смеялась и застенчиво отворачивалась. Лелик ни разу не назвал ее по имени. Было заметно, как ситуация ее забавляет. Чувствовалось, что их связывало бурное гастрольное детство.

– Ну, куда пойдем?! – Лелик смотрел то на меня, то на нее, – может, на митинг? Поорем. А что, – погода хорошая. Потом шампанского выпьем.

Время было тогда непонятное, неспокойное. Восемьдесят девятый год. Митинги, шествия, плакаты, активисты, громкоговорители… Обструкции подвергалось все старое, коммунистическое… Советское государство катилось к краху. Надвигалась новая, незнакомая эпоха. И это всех очень веселило. Особенно нас, беспечных студентов. О лекциях мы и думать не могли. Точнее, мы ходили на лекции. Только друг к другу… Ради веселья. И все, казалось, происходит ради веселья…

Мы пошли на очередной такой митинг. Митинги в те дни проходили, наверное, на каждой московской площади. От метро, по улице Горького целенаправленно двигался поток сосредоточенных людей. Некоторые держали плакаты. Что было на них изображено – вспомнить трудно. Нам было наплевать. Мы шли вместе с этими людьми. Переглядывались и смеялись, время от времени выкрикивая всякую ерунду. То ли «Свободу Юрию Деточкину!», то ли «Фетисова – в сборную!» Подойдя к мэрии, наткнулись на оцепление. Несчастные милиционеры, сдерживая толпу, объясняли: «Площадь перекрыта. Крупная авария. Никого не пропускаем» Доносилось невнятное хрюканье громкоговорителя, ритмичные восклицания толпы… Мы постояли несколько минут, глядя на серьезные лица блюстителей. Но наши беззаботные физиономии показались милиционерам неопасными, и нас пропустили. Мы, ликуя, метнулись в сторону толпы. Пробежали метров двадцать-тридцать и начали протискиваться сквозь ряды. Через пару-тройку метров, было уже слышно, о чем говорили выступающие. В основном, «долой» или «позор». Периодически толпа скандировала «Ельцин! Ельцин!» Лелик вдруг стал серьезным и произнес: «Пошли отсюда.» Наташа неожиданно взяла меня за руку: «Пойдем». До этого момента со мной такого не делали. Нет, конечно, были какие-то отношения. Но все это было как-то, по-пионерски. Танцы, прогулки, провожания, переживания… Я немного смутился. И это заметил Лелик. Он подмигнул мне и громко воскликнул: «А теперь – шампанского!» Мы обогнули толпу и вышли с противоположной стороны. Выпускали с митинга без особых проблем. Утром следующего дня я с удивлением читал о дубинках, автозаках, травмах…