Ольга Югова - Осколки истории

Когда Оля вернулась, я хотела расспросить ее, что сказала ее мать – я была уверена, что она никогда не поверит в эту историю с перемещениями во времени. Но я не успела еще толком ничего сообразить, как прозвучал гонг, и Оля сказала:

– Пошли скорее обедать! – и снова схватила меня за руку и повела по неосвещенной лестнице вниз. Она, кажется, соображала гораздо быстрее меня.

Когда я в первый момент вошла в дом, меня не удивило, что лестница темная, особенно после яркого солнечного сада. Но сейчас я поискала глазами лампы – а вместо них увидела свечи в канделябрах!

– Точно 1909-й год… У вас ведь еще нет электричества?

Оля посмотрела на меня и не вдруг ответила:

– Ты про лампу накаливания? Я только слышала про такие, но здесь еще их нет и не было. Это все-таки деревня. Но подожди, мне надо представить тебя родителям.

С заметным волнением Оля вошла в столовую. Там уже сидели за большим столом, украшенном цветами, как я поняла тут же, ее родители – одетые еще винтажнее, чем Оля, и очень представительные. Отец в сюртуке – так, кажется, это называется? – в пенсне и с бородой. Мать в платье с воротником-стойкой, манжетами до пальцев и какой-то изящной брошкой у основания шеи. Они строго и вопросительно взглянули на дочь:

– Лёля, ты заставила себя ждать. Что случилось?

Оля застенчиво извинилась и сказала:

– К нам внезапно приехала моя троюродная сестра Аня – мама, помните, она мне писала? – и она чуть заметно повела рукой, словно давая знак матери. Мать вскользь улыбнулась, отец привстал и слегка поклонился мне, а я оглянулась на Олю – что мне делать-то? Оля явно для меня присела в реверансе, я неуклюже повторила ее движение, и мы сели за стол.

Я так была поражена новой для меня обстановкой, что почти не замечала, что мы едим. Однако, кто-то подавал и менял блюда – вероятно, этим занималась прислуга, но в тот момент я совершенно не уловила, кто и как занимается технической стороной обеда. Родители Оли сдержанно разговаривали, а она открывала рот только тогда, когда они к ней обращались. Но я успела заметить две-три улыбки ее матери и поняла, что под всей этой строгостью и правильностью скрывается такая же веселая и жадная до приключений душа, как и ее дочка.

Закончив обед, мы с Олей встали, снова присели и поблагодарили родителей, и тут же вышли из столовой. Наконец я получила возможность спросить Олю, как ее мать отнеслась к перспективе новой компаньонки дочери, да еще из будущего.

– Ты думаешь, она не поверила мне? – так удивилась Оля, как будто речь шла о самой обыкновенной вещи. – Конечно, она разрешила тебе остаться у нас. Сказала, что ничуть не удивлена даже, потому что от меня можно ожидать чего угодно, даже того, что я найду себе подругу в будущем!

– А как ты поверила мне? Просто я сама с трудом во все это верю.

Оля внимательно посмотрела на меня:

– Поверила. Я видела твои глаза.

Вечером мы с Олей пошли погулять по саду. Я хорошо помнила этот сад 111 лет спустя, и сейчас могла только с изумлением оглядываться вокруг. Перед домом пестрела большая клумба, все яблони были подстрижены и ухожены, трава тоже подстрижена, а дорожки расчищены и посыпаны песком. За оградой сада, насколько хватало глаз, простирались засеянные поля – там, где в моем времени были заросшие кустами и мелколесьем луговины. А что самое удивительное – Оля со знанием дела отвечала на мои вопросы, что здесь растет и кто обрабатывает землю. Мое первое впечатление о ней, как о шаловливой девочке, постепенно сменялось на совсем другое – уважительное, и я начинала немного робеть перед ней. Заметив это, Оля сама переменила разговор и начала расспрашивать меня о моем времени, о моем детстве, вообще обо мне. И слушала с большим интересом и вниманием, и задавала такие вопросы, что я убеждалась – она пытается сложить в голове целую картину моей эпохи.

На мои вопросы Оля рассказала, что у нее есть старший брат, офицер, зовут Володя, и он сейчас в Петербурге, а был еще младший, Петя, но умер в детстве от дифтерита. Ее глаза затуманились грустью, но потом она тряхнула головой, отгоняя это чувство, и пообещала, что завтра мы обязательно покатаемся на лодке по реке. И сказала еще:

– А сестры у меня никогда не было. А я так всегда мечтала! Мне кажется, мы с тобой и правда похожи чем-то, даже не внешностью. Как сестры! – И она очень по-доброму посмотрела на меня. Мне это было очень лестно. Она держалась, как барышня, и я с первой минуты начала дорожить нашей дружбой.

Я была так утомлена новыми впечатлениями, что Оля настояла на том, чтобы пораньше лечь спать, тем более, что вставать у них было принято рано. Я впервые за весь день оказалась одна в комнате и невольно оробела. Все незнакомое, и чтобы зажечь свет, надо звать горничную! К такому меня жизнь не готовила.

Мне отвели комнату для гостей, и здесь все было непривычно и странно. Я не могла заставить себя лечь, потому что чувствовала себя, как в музее. Как можно вот так просто хотя бы потрогать большую кровать под балдахином, не говорю уже – лечь на нее? Постояв минут пять, я подошла к окну. Увидела сад в лунном свете, а впереди, на пригорочке – церковь. Трудно было представить себе, особенно при таком освещении, что это та самая церковь, которую еще сегодня днем я видела в руинах. И окружавшее ее кладбище казалось таинственным и странным, но даже ночью было видно, что оно ухожено и упорядочено так же, как и сад возле дома.

Постояв у окна минут 10, я собралась с духом, вышла из комнаты, надеясь никого не встретить – хотя ночная рубашка, которую мне выдали, была вся закрытая и длинная, я все-таки понимала, что, наверное, у них не принято гулять в ночнушках по коридору. И постучалась в дверь Олиной комнаты, которая располагалась чуть наискосок.

Оля тут же открыла дверь. В такой же, как и моя, белой до пола сорочке с длинными рукавам и кружевными манжетами, с воротником под горло.

– Аня! Я думала, что ты спишь. Что случилось?

– Мне так непривычно здесь все… чувствую себя, как в музее! И немного страшно. Можно, я переночую в твоей комнате?

– Конечно, можно, только я позову Варю, она постелит тебе на диванчике.

Пока горничная стелила новую постель, я оглядывала Олину комнату. Она была вся светлая, нарядная, в полном смысле слова девичья спальня. Стены были обиты белыми в бежевый цветочек обоями, шторы с голубыми вышивками по всей длине, и небольшая кровать светлого дерева. Комод, тумбочка возле кровати, у окна – журнальный столик. С другой стороны от окна – диванчик, на котором мне и стелила постель Варя. Обстановка здесь выглядела гораздо менее музейной и более живой, чем в комнате для гостей.

– Спасибо, Варя! – поблагодарила горничную Оля, когда та закончила. И обратилась ко мне: