Илья Коган - Бремя завета. Три под одной обложкой

– Вау-у! – подзадоривали меня сестренки.

– Вей так из мир! – стонала Мера.

– Абизоим фар ди гоим! – ворчала тетя Рейзл, наверное, имея в виду Маньку.

– Илюшенька! Сыночек! – рыдала мама.

– Ин дрерд! Ин дрерд! – возбуждался дядя Сюня. И вдруг, вспомнив что-то давно забытое, влепил плюху тетке Рейзл.

– Пожар! – радостно закричал он. – Горим!

Вконец обессилев, мама упала на стул.

– Как ты мог! Ты!.. Ты!.. Сыночек!.. – она не находила слов…

– Это Ленька… Ленька… – с присвистом всхлипывал я, прикидывая, не повыть ли еще немножко.

Конечно, это была Ленькина затея. Мне было семь, а ему двенадцать, и в каждом классе, начиная с первого, Ленька просиживал по два года. По утрам он деловито хлопал калиткой, выходя со двора, потом осторожно огибал забор и перебрасывал портфель в заросли бузины, где уже караулил я. Бум! – и портфель шлепался в землянку, где раньше жили куры. И теперь мы были свободны… Как много можно было успеть за неяркий осенний день! Прокатиться на подножке трамвая… поплевать с моста на проходящий внизу буксир… попробовать рису с изюмом в очереди нищих на соседнем кладбище… или протыриться через окно туалета на дневной сеанс, чтобы в двадцатый раз посмотреть «Богдадского вора»…

А вчера мы с Ленькой увидели чудо. За пыльным стеклом витрины в бархатном гнезде футляра тускло мерцало что-то.

– М…м…микроскоп! – Ленька, когда нервничал, заикался. – Вот бы нам такой!

– Кино показывать?

– Б…б…балда! М…м…микробов смотреть! Вот! – протянул он давно не мытую руку. – На вид чистая, а в микроскопе!.. У-у! У…у…усатые, колючие! Хичники!

– Как вошки?.. – Мама говорила, что если волосы не расчесывать, вошки сплетут из них косички и уволокут в реку!

– В… в… вошку простым глазом в…в…видно, а микроба иди рассмотри!

А он, зараза, всякую холеру разводит!

Нет, все-таки Ленька недаром так долго учился… И цифры он умел читать.

– Четыреста пятьдесят… – разобрал он на бумажке.

– Много? – не понял я.

– Е…е…если копить по рублю в день… п…п…получится четыреста пятьдесят дней…

– А если по два?..

– Умножить на… два… Или р…р…разделить? – задумался Ленька.

– Так давай прямо сегодня и начнем! – предложил я.

Вечером я принес ему первую монетку.

– Три копейки?.. – скривился Ленька. – Так мы до морковного заговненья копить будем…

Я не стал спрашивать, когда это заговненье настанет и принес еще монетку.

– Пятнадцать? – Ленька горестно покачал головой. – Бумажные нужны!

Мне шел восьмой год, и я знал только, что рубль – это бумажка с шахтером. Была еще бумажка с красноармейцем… А вот в маминой сумке лежали деньги с летчиками. Сегодня пришел перевод от папы. Мама с хрустом разорвала цветную полоску и бросила пухлую пачку в сумку. Дядя Сюня мгновенно выдал нужный расчет:

– Тридцать три поллитры!

– Аид а шикер! – обидела его тетка Рейзл. – Батрак!

Я принес Леньке двух «летчиков».

– Ага! – обрадовался он. – Другое дело!

– Хватит? – с надеждой спросил я.

– Т…т…ты что! Это ж всего десятка!..

Я еще три или четыре раза заглянул в сумку.

– Не заметят? – беспокоился Ленька.

– Не… Там еще много…

Утром оказалось, что я перестарался.

– Как? Как ты мог? – не могла успокоиться мама. – Разве ты видел, чтобы кто-нибудь из нас взял хоть соринку чужого? Разве тебя кто-нибудь учил воровать?..

– Не-е… не учил… – канючил я.

– Зачем же ты залез в сумку? Зачем взял деньги? Пятьсот рублей!…

– Неча-а-янно… – проблеял я.

– Тридцать три поллитры! – уточнил сумасшедший Сюня.

– Вей так гитлер им пунем! – сказала свое слово бабушка..

– Бабушка! – поправила ее Жанна. – Это не Гитлер, это Илюшка деньги стырил!

– Нехай!..

– Абизоим!.. – твердила свое Рейзл.

– А ты помнишь значение этого слова? – нарисовался в иллюминаторе пророк.

– По-моему, «стыдно»…

– Стыд – это наша совесть… Он оставляет зарубки в душе. Болит, как рана. И заставляет вести себя достойно. Чтобы не было стыдно перед Богом!

– А если мне стыдно перед самим собой?

– Покайся! И запомни наше древнее слово « тшува »!.. Вот что говорит тебе пророк Амос!

– А четыре кусочка сахара? – ни с того, ни с сего спросил я.

– Тшува ! – ответил пророк.

Я открыл глаза. На табло горела надпись на иврите. Наверное, «Пристегнуть ремни!».

За стеклом иллюминатора никого не было. Только таяло туманное пятно, словно от чужого дыхания. А внизу плыло красное море черепичных крыш. Самолет садился в аэропорту Тель-Авива. Начинался Израиль. И на душу мою снова нисходил покой.

Я был гостем двоюродного брата Бориса. Теперь он звался Борухом и был вполне преуспевающим гражданином своей страны. И он, и его жена Рита приняли меня как родного. Они сделали все, чтобы я мог увидеть и принять в свое сердце Эрец-Исраэль.

Мы побывали на холме, где наш предок Авраам заключил союз с местным царем Авимелехом и получил разрешение пасти свои стада на этой земле.

Борух свозил меня на Мертвое море и в древнюю крепость Моссаду. А потом пришла очередь Иерусалима.

Помню, мы поднимались по склону холма, поросшего редким лесом, и Борух вглядывался в просветы между деревьями.

– Где-то здесь… – бормотал он, притормаживая. – Дорога-то одна… Только дальше придется пешком…

Мы оставили машину и побрели наверх.

И почти сразу же открылись верхушка холма и два серых надгробия.

Смеркалось в ноябре рано, и я сомневался в чувствительности моей пленки.

– А все-таки попробуй! – попросил я брата. – Только захвати обе могилы!..

Пока Борух прицеливался, я собрал горсть камней и разложил их по краям плит.

Я уже привык к этому ритуалу поминовения и даже находил в нем ощущение некоей родовой сопричастности…

Щелкнул затвор, сработала вспышка.

Сумерки стали гуще, зато как будто посветлел камень надгробий.

– Ну, скажи, – спросил я Боруха, – откуда известно, что здесь лежат Самсон и его отец? Есть какие-то свидетельства? Документы? Раскопки?

– Понимаешь, тут всегда кто-то жил… И они знали… Дед передавал сыну… Сын внуку…

– Три тысячи лет?

– А что?.. Ты понимаешь, для них это обычное дело… Олива, которую посадили во времена первого храма… Колодец, который выкопал Авраам… Холм, где похоронен Самсон…

Дальше мы ехали уже в полной темноте.

Свет фар летел по буграм неизвестно кому принадлежащего придорожного мусора… по заборам никем не охраняемых цитрусовых плантаций…

И высоко в небе проплывали ожерелья поселений, накинутые на приплюснутые макушки библейских холмов.

«А, может, и правда, – думал я, – время для людей, которые живут на этой земле, течет по-другому?

В нашем растянутом «вчера» толпятся Наполеоны… Чингисханы… Карлы Великие… А в их прошлом рукой подать до мальчика Давида. И у стариков еще ноют ноги от скитаний по Синайской пустыне… И они никуда не уходили с этой земли…».