Семен Злотников - Божьи дела

Не мудрено, что однажды я отправился за советом к историческому Аврааму – тому самому, что открыл единого Бога и уверовал в Него до такой степени, что готов был пожертвовать единственным сыном Исааком.

И даже почти пожертвовал…

Так случилось, что именно эта история Веры и Абсурда, Любви и Отчаяния меня бередила и мучила больше других.

Я был еще ребенком, когда мой молчаливый папаша ( маляр по профессии и художник в душе ) после моей очередной провинности без объяснений приколотил у меня над кроватью собственноручно им намалеванную копию с картины Караваджо «Жертвоприношение Авраама».

Помню, меня поразило, что мальчик на картине был примерно моего возраста и даже на меня похож, а бесстрастный палач, облаченный в просторные одежды цвета запекшейся крови, странно напоминал моего сурового родителя ( похоже, таким образом он доводил до моего сведения, что меня ждет в случае неповиновения ).

Это позже я узнал имя автора оригинала, название и смысл изображенного, а тогда я только увидел насмерть перепуганного паренька и страшного старика с огромным остро наточенным ножом у детского горла.

На все мои тогдашние попытки разобраться в сути изображенного на холсте отец тоскливо отмалчивался или неопределенно и мрачно произносил: «Да узнаешь еще!», а мама только тяжко вздыхала и молча вертела указательным пальцем у виска.

Уже после его смерти ( он покончил с собой, едва я достиг тринадцати лет ) я с изумлением обнаружил, что он позабыл ( или намеренно не захотел ) запечатлеть присутствующего у Караваджо златокудрого ангела с крылышками, но вместо него на заднем плане холста очень мелко изобразил, будто крадущуюся, фигуру мужчины с посохом наперевес…

Повторюсь, поначалу я понятия не имел, кем эти трое – мальчик, старик и таинственный человечек в кустах ( явно отсутствующий у Караваджо ) – доводятся друг другу, а когда подрос и узнал, вся эта история с закланием любимого существа во имя неопределенных предпочтений, помню, не вызвала у меня ничего, кроме ужаса и содрогания…

Итак, размышлял я, сидя в кресле, подобная грёза, как явление девы во сне или наяву, могла бы со мной приключиться в пору канувшей в лету юности, когда меня жгло и томило страстное желание любить.

Я не уставал боготворить моего доброго ангела Машеньку и сама мысль о другой женщине, пускай и совершенной, представлялась мне абсурдной и невозможной, – однако ж…

Едва я уснул – она мне явилась!

Самое для меня удивительное – это то, что я совершенно не удивился, увидев ее в своем кресле – голышом, свернувшуюся калачиком, и с тем же чуть насмешливым выражением лица, какое у нее было и наяву.

Я молчал.

И она молчала.

Я смотрел на нее с удовольствием и, кажется, не пытался скрыть восхищения.

Я по-прежнему не понимал, кто она и как оказалась посреди ночи одна у меня в кабинете; при этом меня не заботило, какую угрозу сулит мне ее появление: ведь она могла оказаться заурядной воровкой или даже убийцей; или в любую минуту могли появиться жена или сын –и я бы не знал, что говорить и что делать…

Тем не менее, я был по-мальчишески рад, что мы с нею совсем одни.

Я молча подвинулся к стенке, освобождая для нее местечко на постели рядом с собой.

Мгновения не раздумывая, она нырнула в мои объятия и увлекла за собой в пучину наслаждения…

Не случись того, что случилось чуть позже, я бы мог, подобно царю Соломону, посвятить этому моему неожиданному и восхитительному любовному переживанию стихи или прозу, напоенные негой и страстью той фантастической ночи ( о, я бы, наверное, отыскал слова для описания нашего нескончаемого безумства – будь я, повторюсь, к тому расположен !).

Но вот уже ночь истончилась.

Светало, когда я, абсолютно без сил, в сладостной истоме откинулся на подушках и попытался перевести дух.

Сердце радостно билось в груди, впервые за долгое время я не чувствовал тяжести своего тела.

И самого времени!

Мне было легко, от меня отступили, казалось, все страхи и комплексы, я себе нравился и я собой был доволен.

Меня уже не заботило, откуда взялось это совершенное существо, кто она и как вообще тут оказалась.

Я даже собрался было сказать ей про то, как мне с ней неожиданно прекрасно и удивительно, – но она меня опередила:

– О, мой возлюбленный муж, – прошептала она, – о, мой повелитель, мой бог!

– Я чего-то не понял, прости… – пробормотал я расслабленно.

– Не сейчас, мой любимый… – так же шепотом попросила она, приложив палец к моим губам. – Буду ждать тебя в пять пополудни у новой часовни, что в Свято-Даниловом монастыре. Придешь?

– Да… – неожиданно согласился я, камнем погружаясь в сон…

Поутру, едва пробудившись, я обнаружил возле себя Машеньку – на разворошенной постели.

«Вот так фокус, а где же она?» – удивился я и едва удержался, чтобы не побежать искать по комнатам.

Возможно, мелькнуло в мозгу, она где-то тут притаилась…

Затем я покосился на Машеньку и живо представил, как она застукала нас спящими и что с соперницей сотворила ( о, я страшился предположить, что бы могла из ревности вытворить моя суженая !).

Целых тридцать два года мы были счастливы в браке и бесконечно доверяли друг другу.

Правда, бывало, она иногда ( без причины как будто ) мрачнела и делалась молчаливой; или вдруг начинала рыдать и сумбурно жаловалась на страх потерять меня и сына…

Я ее успокаивал, как мог, и даже клялся, что в нашей семье такое невозможно, и она тоже жалась ко мне, и тоже меня заверяла в вечной любви ( но при этом еще и грозила кому-то всеми муками ада !).

Как будто что-то предчувствовала…

Признаюсь, я содрогнулся при мысли, что Машенька стала свидетелем моего предательства.

Что я отвечу, подумалось мне, когда она проснется и поинтересуется?..

И как я буду смотреть ей в глаза?..

В самом деле, действительно, я решительно не понимал, как со мною такое произошло!..

Машенька между тем безмятежно и сладко посапывала на моем плече.

Но однако подумал, что попросту зря бью тревогу и ни о чем таком она не догадывается…

Возможно, подумал с надеждой, такого, чего-то такого – и не произошло…

А если все-таки допустить, что произошло, то мне всего лишь приснилось?..

«Не было, не было, не было! – возликовал я, боясь пошелохнуться, дабы не потревожить покой дорогого мне существа. – Ничего-то, оказывается, не было!» – радовался я, как школьник, обманувший учительницу.

Я не мог сдержать слез и только благодарил судьбу.

«Господи, – повторял я про себя с великим облегчением, – уж пугай, если хочется, только не наказывай!»

Митя, кстати, не обнаружив нас в спальне, прибежал в кабинет и с ходу полез к нам под одеяло.